доверять.
Парень нашел у охранника ключи, выпрямился и не сводил пистолета с Мазурина, пока девушка снимала с него наручники; затем они поменялись, и он снял наручники с нее.
«Похоже, — грустно подумал Мазурин, — меня они расковывать не собираются».
— Можно встать? — смиренно спросил он.
— Да, — разрешил Чарли. Стволом пистолета он указал влево, в сторону открытого поля, которое заканчивалось лесистым хребтом. — Пора сматываться. — Он взглянул на оружие у себя в руке, а затем оглянулся на дымящийся тюремный фургон. — Как думаешь, Ева?
— Хорошо бы оставить его себе, — с сожалением произнесла девушка, — но опасно.
— Ты права. — Чарли вернул оружие в кобуру охранника. Затем вынул из кармана ключи и тоже положил их на место.
— Эй, — запротестовал Мазурин, — а я?
— Потом… возможно, — ответил Чарли.
Они направились через поле, Мазурин выступал первым. Ему стало несколько не по себе. В его родном времени Мазурину приходилось видеть, как людей убивали по довольно сходным причинам. Но — это время принадлежало его Священным Предкам, и четверо из них были оставлены умирать в пасте арго.
Казалось, они часами продирались сквозь заросли молодых деревьев и кустов, пока наконец не добрались до небольшого ручейка. Ева, тяжело дыша, опустилась на землю, а двое спутников последовали ее примеру.
— Идти дальше все равно уже слишком поздно, — сказал Чарли. Он хмуро осмотрел свои босые ноги, затем повернулся к Мазурину. — Ну что ж, — проговорил он. — Давай послушаем твою историю и посмотрим, невероятная она или нет.
Мазурин рассказал им все с самого начала. Они слушали в растерянном молчании.
— Это все? — спросил наконец Чарли.
— Все, — подтвердил Мазурин. — Что случится дальше, я не знаю. Мы можем натолкнуться на роззеров, учинивших дебош в здании муниципалитета, или на какого-нибудь парня, приводящего в движение участок свертывающегося пола и вылетающего в соседний округ, или…
— А что навело тебя на мысль о здании муниципалитета? — зловеще поинтересовался Чарли.
— Осквернение общественного здания представляет собой одно из немногих величайших преступлений, которые пока еще не лежат на моей совести.
— А это как понять? — недоуменно спросил Чарли.
— Разве ты не помнишь, что он говорил насчет поклонения предкам? — вмешалась Ева. — Тут есть смысл. Он чувствует свою прямую ответственность за все то, что произошло с людьми, которые, насколько ему известно, могут оказаться его собственными предками.
Затем Ева обратилась к Мазурину:
— Ты явился из времени, отстоящего от нашего на четыре столетия, то есть из эпохи Мирового Государства. И никогда не было никаких более-менее успешных попыток его разрушить. Верно?
Мазурин кивнул.
Чарли озадаченно разглядывал Мазурина.
— Так ты явился сюда, чтобы убедить нас, что победы нам не видать?
Мазурин покачал головой.
— Вы не совсем поняли, — сказал он. — Это другая временная линия по отношению к той, с которой я прибыл. Она другая именно потому, что я нахожусь на ней — нахожусь здесь. Теперь может случиться все, что угодно.
Чарли, похоже, совсем запутался.
— Слушай, — сказала ему Ева, — предположим хоть на секунду, что он говорит чистую правду. Если бы в распоряжении говнюков были все эти штучки — материализация в нашей камере и те зеленые попрыгунчики на площади, зачем им разыгрывать такие дурацкие номера?
— Ну ладно, — согласился Чарли. — И что тогда?
— Тогда он, возможно, поможет нам победить, — ответила Ева.
— Ну, разве что попробовать… слушай, Мазурин, хочешь помочь нам сбросить говнюков?
— Кого сбросить?
— Говнюков — ну, государственников, сторонников Мирового Государства. Бладжетта вместе с его бандой. Ты же видел, что это за команда. Так поможешь нам?
— Э-э, нет, — честно признался Мазурин.
— Почему?
— Я не могу помочь ни одной из сторон, потому что так нанесу вред другой. Это было бы антирелигиозно.
