Дон Жуан

28

Она вела старательно учет

Его проступкам; все его записки

Цитировать могла наперечет

(К шпионству души любящие близки).

Все жители Севильи круглый год

Инесе помогали в этом сыске:

Уж бабушка на что стара была

А ведь и та чего-то наплела!

29

Инеса созерцала без волненья,

Подобно женам Спарты прошлых лет,

Казнимого супруга злоключенья,

Надменно соблюдая этикет.

От клеветы и злобного глумленья

Несчастный погибал, а льстивый свет

В ее великолепном равнодушии

С восторгом отмечал великодушие.

30

Прощаю осторожное терпенье

Моим друзьям, которые молчат,

Когда по мере сил и разуменья

Вокруг меня завистники кричат;

Юристы не такое поведенье

Названьем «malus animus»[3] клеймят:

Мы мстительность пороком полагаем,

Но если мстит другой — не возражаем.

31

А если наши старые грешки,

Украшенные ложью подновленной,

Всплывут наружу, — это пустяки:

Во-первых, ложь — прием традиционный,

К тому же господа клеветники

Увлечены враждой неугомонной,

Не замечают, что из года в год

Шумиха только славу создает.

32

Сперва друзья пытались их мирить,

И родственники думали вмешаться

А я, уж если правду говорить,

Советовал бы вам не обращаться

Ни к тем и ни к другим. Большую прыть

Явили и законники, признаться.

В надежде гонораров. Только вдруг

Скончался неожиданно супруг!

33

Скончался. Умер. О его кончине

Жалели горячо и стар и млад

По тон весьма естественной причине,

Что рассуждать о ближнем всякий рад.

Мне намекал юрист в высоком чине:

Процесс-то был скандалами богат

Любители острот и диффамаций

Лишились самой лучшей из сенсаций.

34

Он умер. Вместе с ним погребены

И сплетни, и доходы адвоката:

Любовницы пошли за полцены,

Одна — еврею, а одна — аббату

Дом продан, слуги все разочтены,

И, как ни принял свет сию утрату,

Оставил он разумную жену

Его грехи обдумывать — одну.

35

Покойный дон Хосе был славный малый

Могу сказать: его я лично знал,

Он образ жизни вел довольно шалый,

Но я его за то не осуждал:

Он был горяч, игра его пленяла,

И страсти он охотно уступал.

Не всем же жить в таком унылом стиле,

Как Нума, именуемый Помпилий!

36

Но, какова бы ни была цена

Его грехам, он пострадал довольно,

И вся его искуплена вина.

Подумайте, ему ведь было больно,

Что жизнь его и честь осквернена

Женой и светской чернью сердобольной.

Он понял — кроме смерти, для него

Уже не остается ничего.

37

Он умер, не оставив завещанья,

И стал Жуан наследником всего

И сплетен, и долгов, и состоянью,

А маменька почтенная — его

Опекуном. Такое сочетанье

Ролей не удивило никого:

Единственная мать уже по чину

Надежный друг единственному сыну.

38

Умнейшая из вдов, немало сил

Инеса приложила и старания,

Чтоб сын ее семьи не посрамил,

Которою гордилась вся Испания.

Жуан, как подобает, изучил

Езду верхом, стрельбу и фехтование,

Чтоб ловко проникать — святая цель

И в женский монастырь, и в цитадель.

39

Инеса постоянно хлопотала

И очень беспокоилась о том,

Чтоб воспитанье сына протекало

Отменно добродетельным путем:

Руководила и во все вникала

С большим педагогическим чутьем.

Жуан отлично знал науки многие,

Но, боже сохрани, — не биологию!

40

Все мертвые постиг он языки

И самые туманные науки,

Которые от жизни далеки,

Как всякий бред схоластики и скуки;

Но книжек про житейские грешки

Ему, конечно, не давали в руки,

И размноженья каверзный закон

Был от его вниманья утаен.

41

Трудненько было с классиками им!

Ведь боги и богини резво жили

И, не в пример испанцам молодым,

Ни панталон, ни юбок не носили.

Педантов простодушием своим

Смущали и Гомер, и сам Вергилий;

Инеса, что совсем не мудрено,

Боялась мифологии давно

42

Мораль Анакреона очень спорна,

Овидий был распутник, как вы знаете,

Катулла слово каждое зазорно.

Конечно, оды Сафо вы читаете,

И Лонгин восхвалял ее упорно,

Но вряд ли вы святой ее считаете.

Вергилий чист, но написал же он

Свое «Formosum pastor Corydon».[4]