Григорий Бакланов
Дурень
Рассказ
Говорили, он убил человека, отбывал срок. Но сам он, когда его спрашивали об этом, кто из любопытства спросит, а кто и с опаской, он только рукой махнет:
– Та-а-а!..
И сядет на порожек крыльца или на чурбак какой-нибудь, на что попало сядет, закурит, вроде бы, к долгому рассказу приступая. Да так молча и выкурит сигарету и другую об нее прижжет. Появился он здесь прошлой осенью, работу искал: грядки вскопать, яму вырыть, сушняк спилить, костры жег огромные. Откуда он, толком не знали. Говорили – аж из Казахстана, другие говорили – из Молдавии. А по выговору не поймешь, вроде бы, южный, акающий.
Как-то наняли его перекрыть крышу сарая, сменить подгнившие столбы у забора, кое-что по саду нашлось, в общем, работы на неделю. В обед хозяйка вынесла ему в беседку полную тарелку супа и на газетке – два куска черного хлеба. Он снял фуражку, положил на скамейку рядом с собой, ел не спеша. Вот интеллигентная женщина, а понимает, что значит рабочему человеку горячего поесть. Хлеба только мало вынесла, а так бы сорвать на огороде луку зеленого, в соль натолкать, да – с хлебом. Он доел суп, слил из тарелки последние капли в ложку, закурил, рубашка на его спине просыхала.
В субботний день сам хозяин вышел поговорить с ним: ученый человек, профессор, надо дать отдых мозгам:
– Простите, как ваше имя-отчество?
– Семен.
– А по батюшке?
– Та-а-а… – Семен рукой махнул.
– Я не вникаю в подробности, но вот я наблюдаю вас уже не первый день… Человек вы достаточно еще молодой, физически сильный, а впечатление такое, как будто у вас интерес к жизни потерян. Но в жизни многое зависит от нас самих. Вот вам пример: в Англии есть физик с мировым именем. Он прославился теорией происхождения Вселенной, в частности исследованием так называемых черных дыр, гравитационных ловушек.
Семен уважительно кивнул.
– Эти черные дыры поглощают все, даже свет. А между тем он – совершенный инвалид.
Он передвигается в кресле-коляске, мизинцем нажимает кнопку на ручке кресла, ни руки, ни ноги у него не действуют. Он даже говорить не может, за него говорит компьютер. И вот этот человек…
Закурив и выпустив дым ноздрями, Семен согласился:
– А чего? Верю. Забот у него никаких, за хлебом ходить не надо.
Про хлеб он не случайно сказал. Каждый раз перед магазином милиционер перевстревает его. Семен уже и с тылу научился заходить, выглянет из-за угла – нет милиции? – тогда решается. И только устремился, тот – как из-под земли.
Стоит. Молчит. И Семен стоит перед ним.
– Ну? Регистрацию получил? Давай паспорт. А то понаехало вас…
И Семен каждый раз отдает ему сотню. Отдать легко, а пойди-ка заработай ее, сотню эту.
– Нет, вы, кажется, не поняли, о чем я говорю. Главный подвиг Стивена Хокинга даже не научный, а то, что он нашел в себе мужество жить! В инвалидном кресле он летает через океан, его принимал в Белом доме президент!
– Ви-иктор! – раздалось из форточки. – Виктор Константинович, тебя – к телефону!
Семен снова взялся за лопату. И слышал, как в доме хозяйка выговаривает мужу:
– Ты мешаешь ему работать!
А Семен копал и думал: вот ты – ученый человек, а половину участка продать пришлось. И кто купил? Шрам из-под глаза через всю щеку, это – ножом. А еще рассказывала Нюрка, она ходит к ним полы мыть, будто год целый возили его в коляске не хуже того инвалида, который дырами в небе занялся. Чего-то они там не поделили между собой, пуля на разборке задела ему позвоночник, обе ноги отнялись.
Но год прошел, опять на ноги встал, половину участка у профессора откупил, а когда забором отгораживался, еще надвинулся, метров десять прихватил. Хозяйка было туда-сюда, хотела судиться, но пришли к ней двое: 'А домишко-то у вас, глядим, деревянный. Дерево, оно хорошо-о горит…'. И она не стала мужа волновать, пожаловалась Семену: там у нее вишни росли. И Семен, закончив работу, взял с нее меньше, чем заранее в уме распланировал. У него не первый раз так: либо ему не доплатят при расчете, либо размечтается, а потом – сколько дадите.
На зиму, по совету этой профессорши, пустила его в кухню вдова знаменитого в прежние времена человека. Дом от него заперла, ванной сказала не пользоваться, мол, газовую колонку пережжет, пожару еще наделает, раковина на кухне есть. Он не обижался: мало ли, чужой человек полезет в ванную, еще заразу какую-нибудь занесет. Это у кого все есть, те обижаются, а у кого нет ничего – необидчивы. Он и за то был благодарен, что пустили дачу сторожить, а на жизнь себе заработает, ему и немного надо. Об одном жалел: телефон от него заперли. Звонить ему было некуда и некому, но все ж таки – телефон.
Зима в том году стояла снежная. И все подсыпало и подсыпало. Как закружит метель, к утру ни с крыльца соступить, снегу по колено, ни машину из гаража выкатить.
Семен обзавелся большой дюралевой лопатой, вначале сам ходил, предлагал дорожки расчистить, потом от просителей отбою не стало, уже и по отчеству обращаются:
Семен Палыч, Семен Палыч… Вообще-то он по отцу – Петрович, да ладно… Еще горят фонари, тьма, как ночью, а Семен уже скребет лопатой. И вечером, когда возвращается, горят по улице фонари, как будто дня и не было. Возвращался весь мокрый, как мышь, волосы под шапкой мокрые, слиплись.
Первой, что у него деньги завелись, догадалась Нюрка, которая к обидчикам профессора ходила полы мыть:
– Тебе, может, чего постирать? Да вот у тебя и машина стиральная стоит.
– Не трог!
– А чего она?
– Негодящая.
– А ну я погляжу…
– Не трог! – прикрикнул на нее Семен.
Машина, и правда, была старая, даже краска на ней облупилась, такую и задарма никто себе не возьмет. Хозяйка строго-настрого предупредила, чтоб он не вздумал ее включать: у нее мотор перегорел, не дай бог – замыкание. И Семен сообразил: в нее-то под тряпки и стал прятать деньги. Без денег плохо, а и с ними – морока.
Думал, думал, куда бы их запихнуть понадежней, под пол лазал, извозился весь, пригреб, пригреб землей пакетик целлофановый, сверху половинкой кирпича придавил, а снова полез туда, добавить заработанное, мыши объели. И ведь не жрут они целлофан! Обгрызли. Вот тогда-то и догадался прятать деньги в стиральную машину, сюда уж точно никто не полезет.
Забрала Нюрка его барахлишко с собой, принесла все выглаженное. И впервые на кухне его холостяцкой запахло едой: Нюрка в большой кастрюле сварила борщ. А какие борщи варила мать! Настоящие, украинские, ложка стоит в нем. Да еще с чесноком, со сметаной. Он и в лагерях ничто так не вспоминал, как эти борщи: вспомнит, вспомнит, да и заснет голодный. Откуда Нюрке уметь, что она сама в жизни видела хорошего? Две тарелки съел от души, а то все чаек да чаек, да в сухомятку чего-нибудь пожует наспех, утерся полотенцем, и лицо, и шею:
– Насыпь еще.
