– Вашим пациентам остается только последовать за вами, – пошутила она.Но что делать не евреям?
Я не произнес фразы, до которой додумался только сейчас: молиться, просить Всевышнего, чтобы он уберег их от врачей, которых не призвал врачевать. Потому что, если служители культа, художники (в широком смысле этого слова), учителя и врачи не призваны Всевышним заниматься своей профессией, то в предельном случае они могут выродиться в Бзенко. 1990 г.
МОЙ ГЛАВНЫЙ УЧИТЕЛЬ
История болезни, которую я, студент четвертого курса, должен был представить нашему ассистенту на кафедре факультетской хирургии, отличалась от обычного больничного документа. Главным в ней был дифференциальный драгноз – обоснование правильности поставленного диагноза и объяснение того, почему отвергнуты у описываемого пациента заболевания, очень похожие на диагностированное.
Сама по себе это была большая и нелегкая для студента работа. К тому же, мне не повезло. У большинства моих товарищей по группе были обычные больные, составляющие основной контингент хирургических отделений – язва желудка или двенадцатиперсной кишки, холецистит, аппендицит, грыжи. А мне достался пациент, диагноз у которого не установили даже опытные хирурги клиники.
На титульном листе больничной истории болезни значилось 'Тумор абдомини' – 'Опухоль в брюшной полости'. Какая опухоль? Где именно в брюшной полости? Откуда исходит опухоль?
Наш ассистент, хирург с большим стажем и опытом, не мог ответить на эти вопросы.
– Прооперируем – узнаем, – сказал он.
Но я-то должен был написать и сдать историю болезни до операции.
С пациентом мне не повезло, но только потому, что у него был неясный диагноз.
Человек он был милейший. Пожилой, предельно истощенный, преодолевая боль, он снисходительно улыбался, когда я подходил к его кровати. У добродушного ироничного еврея в запасе было множество анекдотов, поучительных историй и пословиц, которыми он очень кстати и умело пересыпал свою речь. Он насмешливо посматривал на меня, когда я прощупывал его живот.
– Ну что, мой молодой доктор, через сколько минут я буду здоровым?
Под тонким слоем сморщенной кожи и дряблых мышц отчетливо определялся огромный плотный конгломерат. Границы его я прощупывал по бокам живота. Тумор абдомини.
Я прочитал значительно больше, чем читают врачи, чтобы приблизиться к диагнозу.
Тщетно. Ни в одном руководстве, ни в одной из прочитанных мной статей не было ничего похожего на эту огромную опухоль, занимавшую всю брюшную полость.
На клиническом разборе заведующий кафедрой факультетской хирургии, профессор Евгений Ричардович Цитрицкий признался, что за всю многолетнюю практику ему ни разу не приходилось видеть образования подобных размеров. И в медицинской литературе он не встречал описания подобных опухолей.
– Ладно, – заключил он, – прооперируем – увидим.
Операцию назначили на следующий день. Профессор Цитрицкий назначил себя оперирующим, а мне оказал честь быть вторым ассистентом, то есть, держать крючки. Ведь это был мой пациент, и мое участие в операции было не просто проявлением ко мне добрых чувств со стороны профессора.
На следующий день, когда Евгений Ричардович вошел в операционную, ассистент и я уже стояли у стола, на котором, обложенный стерильными простынями, лежал больной.
Сестра, обеспечивавшая наркоз, медленно капала эфир на маску, закрывавшую нос и рот пациента.
Профессор Цитрицкий минуту размышлял, глядя на смазанную йодом кожу живота, проступающую в разрезе простыни, затем попросил у операционной сестры палочку с бриллиантовой зеленью, нарисовал ею продольную линию по центру живота, слева огибавшую пупок, поднял на меня глаза и сказал:
– Ну-ка, давай поменяемся местами. Начинай операцию.
Я был счастлив. Шутка ли!
Профессор обычно доверял мне удаление атеромы или вскрытие какой-нибудь поверхностной флегмоны. А тут он впервые доверил мне настоящую лапаротомию – вскрытие брюшной полости.
Я собрался, как перед прыжком. Скальпель аккуратно повторил линию, нарисованную профессором. Я надсек брюшину и вскрыл ее ножницами.
Огромный грязно-серый конгломерат покрывал весь кишечник вместо сальника.
Профессор стоял за столом напротив меня. Он всунул руку в брюшную полость и стал прощупывать опухоль со всех сторон. Затем он показал три участка, из которых мне следовало иссечь материал для гистологического исследования. Я отрезал куски опухоли и погрузил их в баночку с раствором, которую держала наготове операционная сестра.
– Считай, что ты полностью прооперировал своего больного, – мрачно пошутил профессор. – Зашивай.
– А как же опухоль? Вы не удалите ее? – спросил я.
– Ее невозможно удалить, сынок, она спаяла все органы брюшной полости. Это неоперабельный рак желудка. Повидимому, желудка, – добавил он. – Окончательный диагноз получим после гистологического исследования. Зашивай.
Профессор ушел, оставив меня с нашим ассистентом, который следил за тем, как я зашиваю рану, поправляя края кожи и обрезая нити.
Больного увезли в палату, а я спустился в вестибюль, где меня ждала его жена, дочь и еще какие-то родственники. Впервые в жизни мне предстояла очень трудная миссия – сообщить родным, что у больного нет никаких шансов на спасение.
Жена закрыла лицо руками. Плечи ее мелко подергивались в такт рыданиям. Я беспомощно переступал с ноги на ногу.
– Когда его выпишут? – спросила дочь.
– На следующий день после снятия швов, дней через восемь-девять.
Когда я посетил своего пациента, он уже знал, что прооперировал его не профессор, не ассистент, даже не рядовой хирург, а студент.
Я уверил его в том, что все в полном порядке, что он уже на пути к выздоровлению, что он и сам мог бы сообразить, насколько его случай банальный. Разве позволили бы студенту прооперировать его, не будь это пустячок, не требующий особого умения?
– Да? – спросил он, насмешливо поглядывая на меня. – А что это? – Двумя руками он слегка сдавил сбоку живот, где все так же, как и раньше, прощупывалась подлая опухоль.
– Это послеоперационный инфильтрат. Так всегда бывает в таких случаях, – соврал я, стараясь придать уверенность своему голосу.
Больного выписали из клиники. Я постарался вычеркнуть его из своей памяти.
Уже на четвертом курсе я ощущал непомерную тяжесть этого груза. И в душе и в мозгу мне было необходимо свободное место для людей, которым еще можно оказаться полезным.
Через год и семь месяцев я окончил институт. А еще через год приехал сюда в отпуск.
Я вышел на привокзальную площадь. Моросил мелкий холодный дождь.
Мне предстояло пересечь площадь, чтобы подойти к остановке трамвая. Но дорогу преградила похоронная процессия. Удивлению моему не было предела, когда я увидел следующую за гробом вдову моего пациента, поддерживаемую под руку ее дочерью. Я снял шляпу (откуда было знать мне, что на еврейских похоронах следует быть с покрытой головой?) и с недоумением смотрел на медленно удаляющийся гроб. Неужели с такой опухолью он протянул еще почти три года?
Мимо меня проходил уже разреженный хвост процессии. Я надел шляпу и сошел с тротуара. В этот момент справа подошел пожилой мужчина и заключил меня в объятия.
– Мой молодой доктор! Мой спаситель! Здравствуйте, мой молодой доктор!
