– А я тебе подарок купил. Я сам заработал.
– Как ваши берлинские планы?
– У Кристофа там работа будет. На полгода, может, больше.
'Да, – подумал Митя. – После такой его работы в Ростове-на-Дону у меня не стало семьи'.
От разговора с Ваней он почувствовал себя так, будто ему только что сбили сильный жар. Он впервые позволил себе обидеться – на то, что о его днях рожденья, оказывается, сыну напоминал компьютер, волшебная железяка, которую сам он так и не приручил. Обида оказалась вполне человеческим чувством, скорее даже приятным, и уж совершенно точно – облегчающим. Произнеся вслух: 'Я не приеду', Митя вдруг осознал это сам: он не едет. Вернее, не летит. Не будет стоять посреди огромного, гудящего вавилонским хаосом аэропорта и, задыхаясь, искать в потоках чужих голов родное лицо, не пожмет непривычно крупную, совершенно мужскую Ванину руку. Этот их неблагозвучный город Осло так и останется недоступным зазеркальем, откуда приходят долгожданные письма, откуда по паутине проводов долетает до его съемных квартир Ванин голос.
И все закончилось. Дальше было то, что договаривают вдогонку главному, необязательное и сумбурное. После слов 'не приезжаю' все стало проще, и ничто больше не распаляло в Мите ни малейшего волнения. И паспорт – а соответственно, и гражданство, – которые он теперь мог получить согласно решению суда, превратились в какую-то само собой разумеющуюся рутину. Хлопотную, но необходимую.
Могло бы закончиться как-нибудь иначе, и не скучать бы Мите под китайской розой, дожидаясь нужной барышни из канцелярии, выдающей на руки гражданам решения суда. Но в день, когда они так неудачно наведались в гости к Олегу, как только их с Толиком выпустили из ментовки, они отправились пить. Митя чувствовал себя виноватым, поэтому предложил выставить бутылку 'в лечебных целях'.
– Идем, подлечим нервы?
И Толик, проникновенно вздохнув, сказал:
– Мне, кэ цэ, нужен глубокий общий наркоз.
Они вернулись на Крепостной, отогнали Толикову 'восьмерку' на ближайшую стоянку и отправились искать заведение. Им попалась как раз та тошниловка, в которой Митя когда-то повстречал Гайавату с волосатыми ушами и получил от незнакомого юноши в челюсть. Трезвому глазу она показалась еще грязней и отвратней, но ни Митя, ни Толик не собирались терять время на поиски. Нужно было поскорее забыть неприятные часы в ментовке, и они сошли по коротенькой лестнице в подвальчик, будто в рот пьющего вторую неделю хроника, – таким устойчивым был здесь запах перегара.
Молчала перемотанная изолентой магнитола. Гайавата сидел одиноко за столиком и смотрел в пустой стакан. Он был в тех же пиджаке и майке с надписью 'The True American', аккуратно побритый и подстриженный везде, кроме ушей. Заметив Митю, Гайавата радостно взмахнул рукой.
– Твой корешок? – удивился Толик.
– Здешний вождь, – шикнул на него Митя, направляясь к столику Гайаваты.
Вождь вместо знакомства сказал:
– Момент, – и замахал в сторону бара, привлекая внимание официантки.
Добившись ее взгляда, величественно показал ей указательный палец, добавил:
– И бутерброды. С сыром.
Толик переглянулся с Митей, хмуро шепнул, наклонившись поближе:
– Племя Быстрых Халявов? Я, мля, не люблю.
– Да какая тебе разница, – шепнул Митя в ответ. – Я угощаю. Ты посмотри, какие роскошные уши!
Они напились со скоростью летящей в цель стрелы. 'Шлеп!' – и от мироздания остались лишь самые простые элементы: квадрат стола да цилиндры стопарей. Бутылку, видимо, как форму гораздо более сложную, приходилось каждый раз заново отыскивать посреди пустого стола. Лица Толика и Гайаваты смешались для Мити в одно обобщенное лицо, оно летело в сигаретном дыму куда-то вверх и в сторону, потом резко падало и раскалывалось на исходные два лица: спящее лицо Толика и оживленное, настойчиво приближающееся лицо Гайаваты. В одну из таких фаз Митя и почувствовал, как Гайавата грубо трясет его за плечо. Он попытался, как в первую их встречу, заговорить верлибром, но вождь оборвал его:
– Погоди моросить. Я тебе про паспорт толкую.
Когда он успел рассказать ему свою историю, Митя уже не помнил: в прошлый раз, только что? Но тяжкий хмель, обрушенный на него паленой водкой, немного отхлынул, и он посмотрел на вождя с интересом.
– Слышь ты, что тебе говорят? Слышишь меня? Внимательно! В общем, у меня знакомец есть на работе, узбек. Он – как ты. В смысле, хрен знает с каких времен здесь живет. Так он пошел в суд, там постановили, что он проживает здесь? ну, хрен знает с каких времен – ну, что он нормальный гражданин. Так и присудили, стало быть, чтоб ему паспорт выдали. Понял, нет? Вот те крест, говорю как есть! На той неделе только обмыли. Так он ваще узбек! О! – Гайавата растянул пальцами глаза, изображая знакомого узбека. – Хочешь, я тебя с ним сведу?
Пьянка пьянкой, закончилась похмельем – но про узбека Митя запомнил крепко. Утром постоял у зеркала, растянул пальцами глаза, посмотрел-посмотрел, поморгал, настраивая резкость, и прямо с больной головой – благо был выходной день – отправился в районный суд. Оказалось, что таких, как он, в приемной даже не дослушивают – в ушах навязли. Работник суда, жгучий брюнет с пробором, остановил его взмахом ладони и велел идти к адвокату, составлять иск, затем искать свидетелей, способных подтвердить, что он действительно проживает в России с девяносто второго года?
– Так я еще раньше? – попытался встрять Митя, но был остановлен тем же выразительным жестом.
Нужно было найти двух свидетелей, составить при содействии адвоката иск и подать заявление.
– Следующего пригласи. И скажи, что больше пятерых до обеда не приму!
Растерянный и смущенный, Митя вышел в коридор. У лестницы, ведущей в глубь здания, стоял человек с комплекцией телеграфного столба, в форме, с наручниками на поясе.
– Не подскажете, где адвоката найти? – спросил у него Митя, и он молча указал на стоящего в дверях неопрятного толстячка.
Уловив этот жест, толстячок приподнялся на носочках и внимательно смотрел на Митю. Митя пошел к нему, стараясь осторожней нести полную осколков и все еще рвущихся снарядов голову. На крыльце в глаза ударили колючие солнечные зайчики, рассыпанные повсюду: по тающему снегу, по корочкам льда, по стеклам автомобилей.
– Мне иск нужно составить. По поводу гражданства? в связи с новым законом? У меня вкладыша нет, а?
– Понятно. Идем ко мне в контору, тут за углом. Пять минут делов.
Он спустился на одну ступеньку, дожидаясь, когда Митя последует за ним.
– Погоди. А сколько это стоит?
– Пятьсот.
Он спустился еще на одну ступень, всем своим видом выражая уверенность, что теперь-то Митя непременно должен за ним последовать.
– Нет, я в другой раз приду. У меня столько сейчас нет.
– А сколько есть? – Адвокат вернулся на одну ступеньку вверх.
Мите сделалось неприятно оттого, что этот одетый в штаны с оторванной пуговицей человек торгуется с ним по поводу такого важного для него дела, будто речь идет о картошке. Но так же, как вчера с кабаком, ему не хотелось терять время на поиски. Да и кого искать: адвоката подешевле, поопрятней, с другим цветом волос? Адвокаты, почуял Митя, племя самобытное и не слишком сытое – так не лучше ли довериться первому попавшемуся? Все равно ничего о них не знаешь. Пересчитав вынутые из кармана купюры, Митя сообщил:
– Триста пятьдесят.
– Идет! – И толстячок сбежал вниз уже до самого конца и оттуда показал за ворота, элегантно согнув в локте руку, мол, прошу, нам сюда.
Иск и впрямь был готов через пять минут. Через десять Митя снова был в суде, сидел в вестибюле, ожидая, пока вернется работник, принимающий иски. Рядом, с широко развернутой солидной газетой, сидел некто, от кого пахло хорошим одеколоном. Пошелестев какое-то время страницами, он сложил газету и
