спрятал ее во внутренний карман пиджака. Жест был очень содержательный, он показал одновременно, что человек интересуется текущими событиями, но и обращается с газетной информацией без затей, с элегантностью эксперта: не всякий же знает, что сложенную газету можно легко и уютно сунуть во внутренний карман. Человек оказался весьма приличного вида, с аккуратной мини-бородкой, выстриженной по затейливой траектории: полосками по нижней челюсти, четко смыкающимися под подбородком. Мите это напомнило ремешок каски.
– Черт возьми, – заявил незнакомец, хлопнув себя по припухшему от газеты пиджаку. – Что творится! А у вас тоже гражданский иск? – обратился он к Мите.
После удачной сделки с адвокатом, составившим документ чуть не за полцены, как сам же он и уверял, Митя был настроен доброжелательно, насколько это было возможно в состоянии похмелья. Он постарался сообщить доброжелательность своему пасмурному лицу и изложил суть дела. Адвокатом, вторым за день, оказался и общительный незнакомец. Тут же достал визитку, отпечатанную на обычной бумаге, на черно- белом принтере. Сергей Ефимович Бану. Мите показалось, что 'Бану' это лишь начало фамилии, плохо пропечатавшейся, но он постеснялся спрашивать.
– Я тут по делу своего клиента, – сказал Бану, переваливаясь с одного подлокотника на другой, чтобы быть ближе к Мите. – Представляю его в суде. Тоже, знаете, дельце! Приезжает домой после Нового года – у него первый этаж заселен, а второй только достраивается, тоже, знаете, неосмотрительность, конечно, – замок на одной двери сломался, так он ее изнутри на задвижку закрыл, так и оставил. Ну, приезжает, заходит – а от мебели одни развалины. Двери нараспашку, задвижка на полу. И по всему первому этажу конский навоз. Натуральный конский навоз, слегка подмерзший, – в помещении-то холодрыга. А соседи у него циркачи, держали, представляете, у себя коня. Конь, видите ли, приболел, в цирке не топлено. Огромный конь, апшеронец. Знаете таких? На Новый год они куда-то свинтили, конь заскучал, веревку перегрыз, вышел из сарая, через заборчик перемахнул. А уж как он дверь вышиб, и главное, зачем – одному богу известно. Ну, конечно, свидетелей нет, циркачи в отказ, мол, не было никакого коня, козла в сарае держали. А потом и вовсе на гастроли подались. Н-да?
История была смешная, но Митя чувствовал себя совершенно разбитым и решил, что посмеется после. Бану вдруг сказал, как бы припоминая:
– А дело, подобное вашему, я недавно вел, – он задумчиво помолчал. – Да. Было такое дело, мы его выиграли. Позвольте спросить, вас представляет кто-нибудь или вы сами намерены свои интересы защищать?
Митя пожал плечами:
– Сам.
Отведя взгляд, Бану погрустнел. Его бородка, выстриженная ровненькой полосой, так сильно напоминала ремешок каски, натянутый на подбородок, что Митя непроизвольно поискал взглядом эту самую каску у него на голове.
– Боюсь вас огорчить, молодой человек, но так у вас вряд ли что получится.
– Почему?
– Ну. – Он опустил глаза и одновременно поднял брови, но выражения целомудрия почему-то не получилось. – Без этого, – трущимися друг о друга пальцами Бану показал 'деньги', – ничего не будет.
– Да?
– Увы.
Митя беззвучно выругался.
– И сколько же это стоит?
Бану показал расправленную пятерню.
– Пять тысяч? Рублей? – решил уточнить Митя.
– Конечно, рублей! – Он мягко улыбнулся. – Это судье. И адвокату, который с судьей все уладит, но это уже официальные тарифы – еще примерно тысячи две.
– О как!
Даже будь у него семь тысяч, Митя не стал бы тратиться на гражданство. Теперь это было ни к чему. Но из вежливости он постарался сделать заинтересованное лицо. Не дождавшись от Мити реплики, Бану продолжил сам:
– Если это для вас дорого, я взялся бы уладить практически без гонорара. Судье пять – ну и мне сколько не жалко?
Митя так и не отреагировал на его предложение, зато его вдруг заинтересовало другое:
– А это все в новогоднюю ночь приключилось?
– Что? – не понял Бану.
– Ну, конь, который к вашему клиенту в дом вломился. Это в ночь с тридцать первого на первое было?
– Да, с тридцать первого на первое.
– Надо же? праздник себе устроил? ?Бану и сейчас был в здании суда. То бегал по коридору, то сидел в вестибюле, раскрыв газету и время от времени заговаривая с сидящими рядом: 'А у вас, позвольте спросить, какое дело?' Митя иногда переглядывался с ним. Конечно, адвокат понимал, легко мог догадаться по срокам, что Митя пришел получить решение состоявшегося суда, и по его беззаботному виду можно было предположить, что решение это для него положительное. Бану к Мите не подходил, но смотрел с нескрываемой и вполне дружелюбной иронией: ну ладно, не вышло? молодец. Тонкая смесь иронии и симпатии в глазах господина Бану тешила Митю: ура! Он больше не лох! Он эволюционирует. От этого охотника за лохом он ускользнул невредимым.
Сам Митя если и не испытывал к господину Бану симпатии, то и злости никакой не питал. Казалось, он перестал злиться на всех сразу, даже на шалых законотворцев, и на взяточников в кабинетах ПВС он тоже перестал злиться и смотрел на них как смотрел бы в окно на разгулявшуюся стихию: неприятно, а идти надо. Вот и к Бану у него сложилось такое же бесстрастное отношение. По четкости и простоте своей используемая им схема была шедевром лохотрона: взять деньги, дождаться суда и в случае положительного результата многозначительно заявить: 'Ну вот видите. Бану обещал, Бану сделал'. В случае же решения отрицательного всегда можно извиниться за несговорчивого судью и вернуть деньги. И все это спокойно, без суеты, на виду у приставов, без всякого риска. Что ж, ведь барабан лохотрона вертится только тогда, когда очередной лох запускает его своей рукой.
'Боже правый! – удивился Митя. – Но сколько же народу вокруг этой кормушки желает урвать свой кусок? Машина! Для кого-то трагедия и унижение. Для кого-то – налаженный бизнес. И каждая буква в каждом законе кормит кого-то. И если вдруг это перестанет быть так?'
– Вакула! – позвали издалека, из другой комнаты.
Митя все-таки прозевал, как вернулась его барышня. Вскочил, как вскакивают на переговорном пункте, услышав падающий с потолка голос, назвавший кабину, в которой уже живет, мыкается в трубке в поисках ответа вызываемый абонент, и пошел к открытой двери канцелярии.
Служительницы Фемиды собирались домой. Щелкали косметичками и заколками, хлопали дверцами шкафов и сейфов, гремели задвигаемыми стульями. Ему отдали отпечатанное полустертым машинописным шрифтом решение суда, он расписался в указанной графе, свернул лист в трубочку и вышел.
Вот и все.
Бану рассказывал соседу по вестибюлю что-то смешное. При виде его повернулся к стене, сделав вид, что ему что-то мешает сидеть. Во дворике суда Мите под ноги с пискливым ором свалились воробьи, сражавшиеся за хлебную корку. Прокатившись от крыльца до ограды, клубок крыльев и клювов взмыл вверх и пропал за выступом крыши.
Митя пошел под весенними изумрудными деревьями, свернул в кривой переулок только потому, что ему понравилась серая чешуя мостовой, мокро блестящая на повороте, где на нее плеснули водой, и медленно зашагал в сторону дома. Идти было далеко. Это его радовало.
Когда мостовая закончилась, он выбрал один из двух расходящихся под острым углом переулков за то, что вдалеке над его крышами заметил крону большого дерева – яркое зеленое облако. Возле ближайшего дома на стуле стояли бутылки с маслом – на продажу – и, проходя мимо, Митя наблюдал за тем, как внутри бутылок катится, следуя за его движением, плененное солнце. В каждой бутылке по янтарному солнышку. Но вот он миновал какую-то критическую точку, светила уткнулись в стенки бутылок и погасли. Его обогнал
