начиная с дружеской беседы и кончая филантропическими посещениями 'бедняков', оказывается предметом строжайшей нравственной бухгалтерии). Рассудительны и деловиты на свой лад даже его 'злодеи'. Ловлас вкладывает в свои любовные интриги гораздо больше делового расчета, чем непосредственного эмоционального порыва.
Известная похвала Джонсона знаменательна: в своих романах Ричардсон действительно 'научил страсти двигаться по приказу добродетели', – и добродетель эта была рассудочна до мозга костей.
Достаточно вспомнить, как старается автор 'Клариссы', пользуясь различием английских слов 'to love' и 'to like' ('любить' и 'нравиться'), избавить свою героиню от обвинения в любви к Ловласу, как заставляет он сэра Чарльза Грандисона со стоическим спокойствием ожидать на протяжении семитомного романа, какая из двух возможных невест станет по воле судьбы его нареченной женой,- чтобы понять упреки, с которыми обращались к Ричардсону даже самые восторженные его почитательницы, обвиняя его в 'недооценке' любовной страсти. В ответ на один из таких упреков, исходивший от мисс Малсо, предполагаемого прототипа Гарриет Байрон из 'Грандисона', если не самой Клариссы Гарлоу, – Ричардсон, признаваясь, что, по его мнению, любовь гораздо менее благородное чувство, чем дружба, приводит в доказательство следующий знаменательный 'простой довод': 'рассудок может господствовать в дружбе; он не может господствовать в любви'.
Ричардсон не раз досадовал на легкомыслие и упрямство читателей, по-своему толковавших его лучшие замыслы. Его досада, вероятно, перешла бы в негодование, знай он, какие плоды принесло его творчество в интерпретации сентименталистов. Нетрудно вообразить себе, с какой поспешностью отрекся бы он от всякого духовного родства с авторами 'Новой Элоизы' и 'Страданий юного Вертера', так же, как отрекся при жизни от автора 'Тристрама Шенди'. И все же не только литературная форма интимного и эмоционального романа в письмах, но и самые принципы свободы личности и свободы чувства были почерпнуты сентименталистами из литературного наследия Ричардсона.
Личность и творчество Ричардсона еще при жизни писателя становятся предметом настоящего культа и в Англии и, в особенности, на континенте. Дидро рассказывает в своей 'Похвале Ричардсону' о том, как путешественнику, отправившемуся в Англию, поручали передать привет мисс Гоу и повидаться с Бельфордом. Совершались паломничества, чтобы посмотреть на чернильницу, из которой родилась 'Кларисса'. Восторженные критики, среди которых был и Дидро, пророчили Ричардсону бессмертную славу наравне с Гомером и Библией.
Бессмертен был Гомер; средь христиан бессмертней
Британец Ричардсон…
писал его почитатель Геллерт.
Английский сентиментальный роман XVIII века испытал на себе, начиная со Стерна, значительное влияние Ричардсона. Ученицами Ричардсона считали себя многочисленные английские романистки конца XVIII – начала XIX века, начиная с Берни (Burney) и кончая Эджуорт (Edgeworth). Но в целом в английской литературе его творчество оставило, пожалуй, менее значительный след, чем в литературах континентальной Европы. Именно там более передовым, воинствующе-демократическим писателям XVIII века – Дидро, Руссо, молодому Гёте – было близко творчество Ричардсона. Понятию неотъемлемой внутренней свободы личности, в зародыше заключенному в 'Памеле' и 'Клариссе', у них предстояло развиться полностью и быть впервые поставленным в связь с вопросом о 'естественных' и гражданских правах человека.
Ричардсона очень рано узнали и оценили во Франции. Его сочинения многократно переводились на французский язык, в том числе – самим Прево; Вольтер подражал его 'Памеле' в своей комедии 'Нанина' (1749); Дидро восхищался им; в 'Монахине' (1760), а, может быть, через посредство Стерна, и в 'Племяннике Рамо' сказалось влияние Ричардсона. Руссо, высоко ценя творчество английского романиста, написал 'Новую Элоизу' (1761) в духе ричардсоновского романа.
Широкой известностью пользовался Ричардсон и в Германии XVIII века. Его ценил не только Геллерт, подражавший ему в своих 'Письмах шведской графини фон Г***' (1747-1748), но и Клопшток и – одно время – Виланд. Прямо или косвенно, через посредство Руссо, Ричардсон несомненно оказал влияние на молодого Гёте, автора 'Страданий юного Вертера' (1774).
В Италии Гольдони написал на сюжет 'Памелы' две комедии – 'Памела в девушках' и 'Памела замужем'; первая из них до сих пор не сходит со сцены.
В России все романы Ричардсона также стали известны читателям в русском переводе еще в XVIII веке. В 1787 г. была напечатана по-русски 'Памела, или награжденная добродетель', в 1791 г. появилась 'Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов', а в 1793 г. вышли 'Английские письма, или история кавалера Грандиссона'. Как интересный пример подражания Ричардсону в русской литературе XVIII века можно отметить 'Российскую Памелу, или историю Марии, добродетельной поселянки' П. Львова, вышедшую в 1789 г. Позднее Карамзин и его школа испытали на себе живейшее влияние Ричардсона. Знаменитое карамзинское 'и крестьянки любить умеют' ('Бедная Лиза') было бы невозможно без влияния 'Памелы'. Но самым живым памятником глубокого влияния Ричардсона на культурную жизнь русского общества остается, конечно, вечно юный образ пушкинской Татьяны, для которой создатель 'Клариссы' был одним из 'излюбленных творцов'.
