Как ни странно, но мой «мусорный» акцент девочка поняла. Ни слову, однако, не поверила. Пришлось вырвать руку – всё равно касаться её нельзя – святотатство же! – и объяснить, что произойдёт, когда её «добрый» принц меня увидит.
Девочка распахнула глазищи.
–?Нет! Ты не понимаешь! Мой принц не такой! Он добрый, он великодушный, он… настоящий! Ты просто не понимаешь!
Я сорвался. Ужасно, ужасно стыдно было – не заслуживала богиня грубостей, не должна была их слышать. Небеса Небесами, это и правильно, такие, как она, там жить и должны, и думать, естественно, соответствующе: что все люди, мол, братья, и все принцы – добрые (ага, как же). Ну а у нас на земле всё иначе.
–?Может, я и не такой умный, но я точно знаю, что если тебе улыбаются, то потом обязательно пнут. И ты, ты дура, если это не понимаешь, – что-то в этом роде. Долго потом в голове прокручивал и всё не знал, куда себя деть от стыда.
Я думал, что она уйдёт. Исчезнет после этих слов в облачке дыма – как явление Матери святому Иерониму.
Но она только перестала блаженно улыбаться. Нахмурилась, прищурилась – и снова хвать меня за руку.
–?Сейчас сам убедишься.
Я настолько опешил, что даже руку вырвал не сразу. Да тоже неудачно – царапнул её или сжал сильно, она же тоненькая была вся, хрупкая, как ветер-то не уносил? Девочка дёрнулась, глянула на меня укоризненно и, схватив крепче, упрямо толкнула к виднеющейся за деревьями лужайке.
Тогда я надолго уяснил, что встречи с небожителями хорошо для простых людей не заканчиваются – как в общем-то и встречи с лордами.
Беседка была огромной и занимала всю лужайку вокруг фонтана в виде какой-то полураздетой девицы, сжимающей в объятиях обалдевшую рыбину с выпученными глазами и распахнутым ртом. Вода звенящими струями стекала изо рта рыбины в медную чашу, украшенную по бокам финтифлюшками в виде тех загогулин, что я всё ещё тащил на подносе.
У фонтана на плетёных стульях-качалках сидели два лорда в шикарных одеждах с таким количеством всяких блестящих штук, что девушки бы, наверное, от зависти удавились. Лорды спорили: тот, что постарше, всё качал головой и повторял одну и ту же фразу на высоком мальтийском, а тот, что помоложе, увлечённо что-то доказывал и так яростно улыбался, будто хотел улыбкой прибить собеседника на месте. И откуда-то доносились музыка и трещание местных высокомерных птиц.
Но стоило нам появиться у входа, как словно по команде наступила тишина – музыкант замолчал, птицы замолчали и даже спорщики замолчали и дружно повернулись к нам. Только фонтан продолжал радостно журчать, подкидывая серебристые струи к увитому виноградом потолку беседки.
–?Лизетта? – выдохнул наконец тот, что помладше, изумлённо глядя на небожительницу. – Что случилось?
Девочка упрямо подтащила меня поближе и, обличительно ткнув пальцем и попав в поднос, который я выставил на манер щита, заявила: «А он не верит, что ты хороший».
На мгновение снова настала тишина, пока тот, что постарше – граф, очевидно, – не рассмеялся, переводя взгляд с меня на девочку.
Принц, вскинув брови, тоже улыбнулся и поманил девочку к себе.
–?Лизетта, милая. Почему ты с… ним, а не с леди Брижит и Анетт?
–?Потому что я хочу играть с ним! – объявила небожительница, умоляюще глядя на принца и всё ещё не отпуская моей руки. – Он добрый, хороший, а они…
«Они» не нашли ничего лучше, как явиться именно сейчас в компании решительно настроенных горничных и ключницы. И, завидев меня, тут же заревели:
–?Это он! Он! Папа-а-а-а! Накажите его! Он наши платья испортил! Выпорите его-о-о!
Помню, лорды смеялись – что граф, глядя на красных от гнева барышень, что принц, поймавший небожительницу и пытавшийся ей сквозь смех что-то шептать на ухо.
Небожительница вырывалась, глядя, как меня волокут прочь с лужайки. Её синие жалостливые глаза я помнил потом ещё долго.
После того случая в саду я долго не вставал. Тяжёлая рука оказалась у ключницы, хлеще, чем у нашей хозяйки, хотя та уж бабища была до того мощная, что как вдарит – мало не покажется. Но ей нас до полусмерти бить было не выгодно, а тут – нанимательница, разве что штраф заплатит, для неё, видать, не большой.
Я бредил то ли от боли, то ли от голода. У нас же как: кто не работает, тот не ест. А много я лёжа наработаю? Вот и сидел на голодном пайке. Плохо было.
В бреду образ девочки-небожительницы окончательно перешёл в разряд «того, чего не было и быть не могло», ибо в моей обычной жизни такое и впрямь не случалось. Так глоток воды в жару: раз – и опять пить хочется, и всё равно нестерпимо жарко.
Болел я долго. Считать тогда ещё не умел, так что… долго. Помню, ко мне даже хозяйка приходила, лапищу свою на лоб клала, щупала. Это она не от доброты душевной, нет – просто смотрела, выживу или окочурюсь. А может, лучше мне помочь? Окочуриться. Мне страшно было – жуть. Кто станет держать бесполезного сиротку? Да никто. Убивать-то тоже не станут – вынесут в подворотню, а там я в лучшем случае от холода загнусь. И довольно
