Иван невольно стиснул зубы, вспомнив, кто сумел пробиться в наказные гетманы. У них с чёртовым вылупком Пилипом, была старая и сильная вражда. И его внезапная активность по организации похода в Персию, настораживала.
«Если правдой были подозрения о связи Пилипа с иезуитами, то спрашивается — зачем им-то такой поход нужен? С турками-то у чёртовых святош отношения были на зависть хорошие. Непонятно. Следовательно, ломать голову бесполезно. Надо иметь такие же вывихнутые, как у самих иезуитов мозги, чтоб догадаться об их намерениях. Но самому придётся спать в полглаза, ходить с величайшей осторожностью. Пилип, к гадалке не ходи, попытается лютого своего недруга убить. Если не получиться с первого раза, не поленится повторять попытки вновь и вновь». Иван хмыкнул вслух и вызверился, что у него означало улыбку.
«Ну, мы ещё посмотрим, кто кого. Я тоже предпочитаю вспоминать о своих врагах, как о мёртвых. Увидим, кому удастся погубить врага раньше».
К расстройству характерника, казаки его собственного куреня встретили предложение о походе в Персию с энтузиазмом. Получалось, что страдания селян их не так уж и волнуют, хотя добрая половина была из села и хлебнула лиха от панов.
Иван не хотел самому себе признаваться, но его задело, и весьма сильно задело, решение совета характерников отправить в этот не интересный ему поход его. Не смотря на его возражения. Пилип, выбранный наказным гетманом, мол, хоть и немалый талант имеет, да легко с правильной дороги съезжает. Есть в нём какая-то гнильца. А, например, тёзку, Сирка, оставили в Запорожье. Хотя по возрасту, он ему, Васюринскому, почти в сыновья годился.
«Боже милостивый, что ж это деется? Эх, нет в мире справедливости! — пришёл к «свежему» и «оригинальному» выводу из своих печальных дум казак. И решил развеяться. Поохотиться, добыть свежину, порадовать себя на обед молодым мяском. Порадовать брюхо, если с радостью для души не складывается.
День, что ли, задался для казака неудачный, или по какой другой причине, но и охота окончилась, бог знает как. Наткнувшись в погоне на следы татар, Иван без колебаний переключился на них. Плохое настроение требовало выхода, татары подходили для его выплеска куда лучше, чем невинная животина.
«Пусть живёт и растёт. Авось и мне на том свете это зачтётся. А вот татарам жить после встречи со мной жить уже вряд ли придётся, — оскалился Иван. В такие моменты от него шарахались и опытные казаки, чёрта лысого не боявшиеся, но в этот раз, свидетелей не было. А Чёрт под седлом, вороной, без единого белого волоска жеребец, по нраву был под стать хозяину. Недаром на Запорожье про них, всадника и коня, ходили самые дикие слухи. Будто он, Иван, то ли настоящего чёрта где-то поймал и за не обливание святой водой, договор о службе в виде коня с ним заключил. То ли встретив чёрта, он, под залог души в карты с ним сел играть и обыграл вчистую. Бедняге (нашлись сочувствующие и чёрту) пришлось даже в услужение характернику в виде коня идти.
Иван ухмыльнулся в свои роскошные казацкие усы. Несколько раз, после хорошей выпивки, самой отчаянной храбрости казаки, даже выспросить его пытались о подробностях договора с чёртом. Слава Богу, никто не сомневался (по крайней мере, вслух, попробовали бы…), что свою душу, он нечистому не продавал.
Он, на все подобные вопросы, прямого ответа не давал, отделываясь междометиями и неопределёнными жестами. Такие слухи его никак не позорили, да характерникам в целом были полезны.
К татарам подъезжал шагом, чтоб не насторожить их шумом или пылью из-под копыт. Вплотную подошёл пешком. Трёх пастухов для себя он опасными не считал, но не хотел дать кому-нибудь из них шанс сбежать. Поймать в степи татарина — и для характерника не всегда посильная задача. Увлечение татар редким для них развлечением, дало ему возможность подойти незаметно на уверенный выстрел из лука.
Тем временем события приобрели неожиданный оборот. Иноземец и заарканенный сумел отправить в ад (туда ему и дорога!) одного из своих мучителей.
Опасаясь, что оставшиеся в живых покалечат свою, оказавшуюся опасной и связанном виде добычу, Иван упокоил обоих стрелами. Пришлось стрелять на убой, раненный мог удрать.
«Жаль, что пришлось убивать. Было бы любопытно порасспрашивать кого-то из них перед смертью о том, как в их руки этот подозрительный иноземец попал? И сравнить этот рассказ с его пояснениями. Бес его знает, удастся ли выспросить досконально всё у него».
Вместо молоденького тарпанчика с нежным мяском, Ивану достался освобождённый из татарского полона иноземец. Застрелив обоих оставшихся в живых татар, он не пошёл немедленно к растерянно вертевшему головой иноземцу, а кинулся стреножить лошадей. К счастью, пусть не воинские, они были приучены, не покидать своих упавших хозяев, бегать за ними не пришлось. А лошадь убитого пинком (ох, добрый у иноземца удар), была стреножена покойным хозяином. Всё это время он искоса, краем глаза, рассматривал иноземца.
«Откуда здесь, в татарской степи он мог появиться? Если бы кто ехал сюда из Польши, я бы об этом точно знал. Значит, из татар. Но, почему оказался здесь один, став лёгкой добычей простых пастухов, даже для рядового казака, не соперников? Потерял проводника? И зачем его сюда понесло, в дикое поле? Неужто, какой учёный человек? Но для учёного, он уж очень ловко ногами машет. С двух пинков насмерть татарина забил. Знаем мы таких учёных, иезуитской выпечки. Они, правда, больше саблей махать горазды, а не ногами. Но иезуит-то бы им не попался ни за что, даже сонный. Непонятно. А загадки в таком деле — недопустимая роскошь».
Тем временем иноземец весьма ловко избавился от арканов, сбросив их на землю, подошёл к убитому им татарину и плюнул ему на голову, произнеся что-то себе под нос. Казаков он явно не опасался, что для иезуита было бы крайне неразумно. А отказать этим чёртовым выкормышам в уме, не мог и их злейший враг. Например, сам Иван. Иноземец же ещё и пнул труп ногой, видно татарин здорово успел ему чем-то досадить. Потом, с удивлённым восклицаем, нагнулся и вытащил из пояса трупа пистоль очень странной конструкции. Просто удивительной, ничего подобного Ивану видеть не приходилось. Но, сразу было видно, ухватистой и удобной. Иван внутренне напружинился, опасаясь, что неизвестный попытается сразу же стрельнуть в него. Однако, он повертел пистоль в руках и сунул за пояс себе. То ли не лелеял коварства, то ли знал, что пистоль не заряжен. Уж конечно, попал к татарину пистоль совсем недавно. Судя по ловкости в обращении с ним иноземца, у него татарин пистоль и забрал. Надо будет обязательно рассмотреть его получше.
Иноземец тем временем, постоял немного над трупом, будто в чём сомневался, нагнулся и потрогал жилку жизни на шее покойника. Убедившись, что перед ним именно покойник (не прост, однако, этот иноземец!), он ещё раз сплюнул на его голову и, распрямившись, посмотрел на Ивана. Никакого страха в его взгляде Иван заметить не смог. Скорее любопытство и интерес. Будь он врагом, характерник бы это немедля почуял.
Чем больше Иван присматривался к иноземцу, не спеша, подходя к нему, тем больше возникало у него вопросов. Странная, никогда ранее не виданная одежда, а Ивану случалось ездить по Европе, ему было с кем сравнивать. Измазанная, помятая и подранная рубаха в клетку, в дырках которой проглядывала какая-то безрукавная одежда, с большим чернильным пятном на груди (видно пузырёк с чернилами там был) и, когда-то видно дорогие, но уже изношенные до дыр, закрытых латками, вылинявшие, длинные, несуразно узкие, голубые штаны. После татарских развлечений, тоже, естественно, грязные, но, что странно, без новых дыр. Крепкие, видно. Однако, крепость крепостью, а на людях и не всякий бедняк посмеет подобные тряпки одеть. А бедняком он не был, судя по притороченной к седлу татарского коня сумке, здоровенной и, ясное дело, тоже необычной. И уж никак не дешёвой. Высоченный, пожалуй, с самого Ивана ростом, но без обычной для высоких людей неловкости в движениях. С оч-чень нетипичными мозолями на ВНЕШНЕЙ стороне кистей. Весьма сходными с мозолями самого Ивана. Но, опять-таки, как мог человек с такой подготовкой попасть в лапы пастухов? У них-то и луки были смехотворно слабыми, из другого оружия имелись, разве что, дубины и ножи. С такими, любой воин справится одной левой.
«Неужто, всё-таки, ехал с их стороны, с проводником, да остался без него? Татарам, известно, верить ни в чём нельзя. Всё равно, что-то здесь не то».
Иван подошёл к иноземцу, строя в уме фразу, чтоб вежливо, но без подобострастия, на латинском языке. Читать-то он умел почти свободно, а говорить на латыни ему доводилось не часто. Однако она не понадобилась. Тот, по дурацки лыбясь, заговорил сам. На русском.
Загадок от этого меньше не стало. Скорее они стали множиться (как жиды вокруг прибыльного дела). Например, Иван не смог опознать, говор пришельца. Что-то вроде, смеси полтавского с московским и ещё каким-то, Ивану неведомым. Видимо, языке, таки иноземцу, не родном, так как было заметно, что он подбирает слова, прежде чем их произнести.
Иван, решил не тянуть кота за хвост. В отличие от большинства характерников, ломать над странностями голову он не любил. Воспользовавшись тем, что их глаза встретились, «надавил» на собеседника, подавил его волю. Ни мгновенья не сомневаясь, что тот теперь в его полной власти. По силе характерницкой, мало кто с ним мог сравниться, а уж по умению давить на собеседника, так, пожалуй, никто. И сколько же раз он за последующие годы жалел, что чёрт (а кто же ещё?) подтолкнул его разбираться с этими несчастными татарами, забери нечистый их души.
Невелик труд для характерника, подавить волю обычного человека, можно сказать, плёвое дело. Пусть обычным его можно было назвать с таким же основанием, как самого Ивана — турецким султаном. Иноземец оказался совсем не иноземцем, а человеком из далёкого будущего. О чём он, по-прежнему с дурацкой улыбкой, сообщил характернику.
Иван был готов к тому, что иноземец окажется подсылом. Схватить его, выпытать всё, обеспечить гаду длинное и не скучное расставание с жизнью, он сумел бы. — «Ну не позволять же иезуиту умереть легко и быстро? Боже Всемогущий, тебе ведь они, перевертни, тоже, надеюсь, противны?»
Иван был готов, что иноземец окажется попавшим в беду безобидным учёным. Порасспрашивав его, он проводил бы беднягу в безопасное место. «Но, бесы проклятые, пришелец из будущего…»
Нет, вы не подумайте, что Иван Васюринский — легковерный дурень, которого легко обвести вокруг пальца. Среди характерников дураков быть не может, а он был именно характерником. Не из последних, кстати. Кто усомнится, может на Запорожье поспрашивать. Хотя, грешным делом, когда услышал, что рассказывает Аркадий, ушам своим не поверил. Переспросил даже. Потом растерянно пытался обдумать невероятное известие, но в голове всё перемешалось, ничего толкового сообразить он не мог. Даже стыдно стало от своей растерянности. Знал бы он, какой сумбур был в голове этого самого лжеиноземца ещё недавно.
Хорошо, у него с собой вещи из их двадцать первого (да, не семьдесят пятого, как считает православная церковь, а двадцать первого, по исчислению католиков) века. Мо-биль-ник. Малюсенькая коробочка с прозрачным (но не из стекла!) окошком. Вообще-то, этот самый мобильник служил там для переговоров на расстоянии (ох как бы пригодились такие штуки и сейчас!), но мог и картинки сни-мать. И сохранять. Картинки-то из этого самого будущего Ивана, будто вражеская дубина по голове ударили. Поверил он этому Аркадию. Сразу поверил.
То есть, сначала перекрестил, потом заставил перекреститься. Посомневавшись, вытащил свой висевший на груди крестик (кипарисовый, из Иерусалима, в Иордане освящённый) и потребовал поцеловать. Аркадий выполнил требование не задумываясь и, от прикосновения к освящённому кресту, корчиться не стал. Сам вытащил из-за пазухи похожий крестик и похвастался, что куплен в Израиле, на Святой Земле, освящён в Иордане. Святой воды с собой у Ивана не было, пришлось поверить так.
Сел Иван на землю. Уставился невидящим ничего взглядом вдаль. Призадумался. Так и просидел немалое время, отключившись от всего окружающего
