— Веришь ли ты сам в то, что Ревекка, его мать, могла ошибиться и отнести своего заснувшего ребенка на кладбище?
Я снова замолчал. Я не хотел произносить больше ни слова, ибо, открой я уста, с моего языка, вместо благодарности Отцу моему за исполнение молитвы, посыпалась бы брань за подобные знаки, за подобные страхи! Я отказывался. Я не хотел, чтобы он таким образом выделял меня среди других, ибо знал, к чему это обязывает меня. Я отказывался! Я отказывался от такой судьбы! У меня было ощущение, что я сражаюсь с Богом. Он хотел навязать мне свою победу. Он меня обезоруживал. Он отнимал у меня сомнения. Чтобы я стал посланцем Бога, он должен был убедить меня. Но я знал, что Он не был сильней меня, что Он ничего не добьется без моего согласия. У меня были шансы. Я мог отвергнуть его знаки. Я мог уйти от пробуждения, остаться в смутном мире своих вопросов. Я поднял бунт, не ослабев.
Утро очистило небо, прокричал петух, и я заснул от изнеможения.
Когда я открыл глаза, то согласился, что Бог очень сильно любит меня.
Я позвал Иегуду, своего любимого ученика. Я знал, что не смогу преподнести ему лучшего подарка, чем те слова, которые собирался произнести.
— Иегуда, я не знаю, кто я есть на самом деле. Но знаю, что во мне живет нечто большее, чем я. Я также знаю по той любви, которую Бог проявляет ко мне, что Он ждет от меня многого. И тебе, Иегуда, я говорю: я заключил договор с самим собой. И договор скреплен кровью моего сердца. Я именно тот, кого ждет весь Израиль. Теперь я уверен, что я действительно сын Бога.
Иегуда бросился на землю, обхватил мои лодыжки и долго держал их. Я чувствовал, как меж пальцев моих ног текут его горячие слезы.
Бедный Иегуда! Он, как и я, испытывал непомерную радость. Но не знал, ни к какой ночи приведет нас это утро, ни того, что потребует от нас эта сделка.
Сегодня вечером в саду меня ищет смерть. Оливковые деревья стали серыми, как земля. Сверчки занимаются любовью под снисходительным взглядом свахи-луны. Мне хотелось бы стать одним из двух голубых кедров, чьи ветви по ночам служат пристанищем для голубок, а днем накрывают тенью небольшие шумные базары. Как они, я хотел бы обзавестись корнями, стать беззаботным и рассыпать семена счастья.
Вместо этого я сею семена, всхода и созревания которых мне не суждено увидеть. Я поджидаю когорту, которая явится, чтобы арестовать меня. Отец мой, дай мне силы в этом саду, равнодушном к моей тоске, одари меня мужеством исполнить до конца то, что я в своем безумии счел своим долгом…
В дни, последовавшие после моей тайной сделки с самим собой, Ирод арестовал Иоханана Омывающего и заключил его в крепость Махерон. Иродиада, его новая супруга, требовала головы пророка, который осмелился порицать ее брак.
Обеспокоенный Иоханан прислал мне из своего заточения послание.
«Действительно ли ты тот, кто должен явиться? Христос ли ты? Или мне надо ждать другого?»
Я знал, что Иоханан сомневается. Не в себе, а во мне. Он удивлялся, что я провожу время с людьми из народа; он упрекал меня, что я сытно ем и утоляю жажду вместе со своими учениками, ведь сам он был аскетом. Он не понимал, почему я медлю с объявлением, кто я есть на самом деле.
Я ответил посланцам:
— Передайте Иоханану то, что я сделал: слепые прозрели, обезноженные пошли, прокаженные излечились, глухие услышали, радостная весть объявлена. Да пребудет он в счастье и вере! Я не разочарую его.
Впервые я заявил, что готов принять свою судьбу. К несчастью, посланцы не успели передать ему мое послание. Иоханана обезглавили.
Ученики мои, которые вначале последовали за Иохананом, неистовствовали:
— Возьми власть, Иешуа! Не позволяй, чтобы казнили праведных! Пора основать свое собственное Царство, мы последуем за тобой, вся Галилея последует за тобой. Иначе и тебе отрубят голову, как Предтече, если не обойдутся с тобой еще хуже!
Я слушал их возмущенные речи, но не мог с ними согласиться. Чем больше я размышлял, тем яснее ощущал, что не должен занимать чужого места, требовать себе трона. Я не был властителем людей, я был властителем душ. Да, я хотел изменить мир, да, я хотел изменить его радикально, но не так, как меня к этому подталкивали. Я не стану возглавлять народный мятеж, не встану во главе бедняков, слабых, отверженных, женщин, чтобы взять Палестину, опрокинув существующую власть, отбирая почести и богатства. Это могли сделать другие, вдохновившись моим примером. Революция, к которой я призывал, была революцией внутренней, духовной. У меня не было намерения завоевывать внешний мир, мир Цезаря, мир Пилата, мир банкиров и торговцев. Мои главные устремления касались внутреннего мира.
— Земля была отдана людям, во что они ее превратили? Вернем ее Богу. Устраним нации, расы, ненависть, злоупотребления, эксплуатацию, почести, привилегии. Обрушим лестницы, которые возносят одних людей выше других. Уничтожим деньги, которые создают богатых и бедных, властителей и подчиненных, деньги, которые плодят зависть, скупость, неуверенность в себе, войны, жестокость, деньги, которые возводят стены между людьми. Расправимся со всем этим в своей душе, уничтожим дурные мысли, ложные ценности. Никакой трон, никакой скипетр, никакое копье не может очистить нас, открыть нас для истинной любви. Врата в Мое Царство находятся в каждом из нас, это — идеал, греза, мечта, ностальгия. У каждого бьется свое сердце, есть свое личное, чистое желание. Кто не ощущает себя сыном Отца, которого не знает? Кто не хотел бы признать в каждом человеке брата? Мое Царство уже существует, оно в надеждах и мечтах. Порыв любви постоянен, он горит, как пламя, но пламя это робкое, слабое, его пытаются задуть. Я говорю только ради того, чтобы внушить вам мужество стать самими собой, познать отвагу любви. Бог, даже если он здесь, требует постоянного совершенствования. И Бог не страдает от робости.
Галилеяне слушали меня с разинутыми ртами, ибо они слушают ртами; в их уши ничего не влетает. Мои слова отскакивали от черепа к черепу, но не проникали внутрь. Они ценили только творимые мною чудеса. Мне пришлось принять строгие меры, я запретил ученикам подпускать ко мне хворых. Но ничто не могло остановить потока больных: их вталкивали через окна, протаскивали через крышу. На Тивериадском озере мне пришлось отойти от берега на лодке, чтобы говорить с селянами без того, чтобы они касались меня и обращались ко мне с мольбами. Тщетно. Все терпели мои наставления из снисходительности, словно поедали закуски, а на второе ждали чуда.
Я превратился в чиновника от Бога. От меня ждали только деяний, выстаивая многочасовые очереди, им нужна была моя печать, мое клеймо, а именно исполнение какого-либо мелкого чуда. И тогда они, здоровые зрители или исцеленные больные, уходили, покачивая головами, удовлетворенные тем, что видели все собственными глазами.
— Да, да, он действительно Сын Бога.
Они ничего не улавливали из моих речей, не запоминали ни слова из сказанного. Они просто нашли удобного человека, который всегда рядом, чтобы облегчить им жизнь.
— Как повезло, что он остановился рядом с нами, в Галилее!
Мои братья и мать однажды пробрались через толпу, которая собралась в деревне, где мы остановились. Я знал, что они издевались надо мной, считая меня тщеславным безумцем. Они неоднократно присылали мне послания с требованием прекратить исполнять роль Христа. Поскольку я им не отвечал, они пришли, чтобы навязать мне свое решение, принятое на семейном совете.
Толпа окружала постоялый двор, где мы укрылись, я и мои ученики.
— Дайте нам пройти, — кричали мои братья, — мы его родственники. У нас есть право быть первыми. Дайте нам пройти. Мы должны поговорить с ним.
Толпа пропустила их.
Я встал в дверях, чтобы их остановить. Я знал, что причиню им боль, но не мог действовать иначе.
— Кто моя истинная семья? Моя семья определяется не по крови, а по духу. Кто мои братья? Кто мои сестры? Кто моя мать? Только те, кто подчиняется воле моего Отца. Я вижу, вы полны ненависти, и больше вас не признаю.
Я вернулся в дом к своим ученикам и с яростью воскликнул:
— Если кто-то идет со мной, но не оставит отца своего и мать свою, своих братьев и сестер, свою жену и детей своих, тот не может быть моим учеником.
И я впустил незнакомых людей, стоявших ближе других, и захлопнул дверь перед носом братьев и матери.
Я даже не испытывал боли. Я хотел, чтобы все меня поняли. Я должен был показать, что ставил всеобщую любовь превыше любви к отдельному человеку.
Братья мои в ярости ушли. Мать осталась, она была подавлена, но покорно ждала у двери. Ночью я впустил ее, и мы оба разрыдались.
С этой ночи она больше не покидала меня. Она осталась, скромно шла позади, среди толпы женщин, рядом с Мириам из Магдалы, женщина из женщин, заставив всех, в том числе и меня, забыть о том, что она была моей матерью. Время от времени мы тайком встречались, чтобы обменяться быстрыми поцелуями. После моей ссоры с братьями она приглядывает за мной, ибо поняла меня. Моей радостью и гордостью на этой земле было и остается то, что однажды я сумел убедить свою мать.
Я делился сокровенными мыслями только с Иегудой. Мы перечитывали послания пророков. После того тайного договора с собой я по-иному вглядывался в прошлое.
— Ты должен вернуться в Иерусалим, Иешуа. Христос добьется триумфа в Иерусалиме, тексты ясно говорят об этом. Ты должен быть унижен, подвергнут пыткам, убит, а потом ты воскреснешь. Это будут трудные времена.
Он говорил спокойно, вдохновленный своей верой. Только он осознал, что есть Мое Царство, царство без славы, где не будет никакого материального и политического успеха. Он описывал мне мою агонию со спокойствием надежды:
— Ты умрешь на несколько дней, Иешуа, на три дня, а потом воскреснешь.
— Надо быть уверенным в этом.
— Послушай, Иешуа. Сон продолжительностью в три дня или в миллион лет не дольше часового сна.
Я не ответил. Я удалился, чтоб погрузиться в колодезь любви. До этого мгновения я не рассматривал всерьез свою смерть и хотел знать, что дадут мне размышления.
Углубившись в себя, придя к Отцу моему, я не увидел там ничего ужасного. «Все оправданно, — говорил он. — Все хорошо. Только тело предназначено для тлена, для червей, для исчезновения. А суть сохраняется».
Слова не были точными, но приносили успокоение. Время от времени, в момент единения, мне казалось, что я улавливаю иную мысль: мы существуем
