Деган пожал плечами:
– Тоска была, а не ночь. Мне хотелось размяться.
Я улыбнулся и только закинул в рот зерна, как от склада донесся приглушенный крик. Мы с Деганом глянули по сторонам, но воплей Ателя никто не слышал – или, по крайней мере, не горел желанием разобраться, в чем дело. Затем наступила тишина, и я содрогнулся.
Я собирался подержать зерна во рту и в предвкушении эффекта насладиться биением сердца, но вместо этого взял и разгрыз. Рот наполнился горько- сладким вкусом с дымком. Я быстро разжевал, проглотил и стал ждать прихода.
Накрыло быстро – как-никак, чистый ахрами. Я только что спал на ходу – и мигом ожил. В голове развиднелось, словно кто-то повымел из нее паутину. Да и напряжение спало. Спина расслабилась, перестало давить на глаза. Усталость никуда не делась, и пробежки по городу придется отложить, но измочаленным я себя больше не чувствовал.
Так что я выпрямился и поработал плечами. Я снова был спокоен, пульс выровнялся, глаза обрели прежнюю остроту.
Запихивая кисет за пазуху, я встряхнул его. Зерен осталось мало. Надо будет пополнить запасы.
Мы расслабились и приготовились ждать, сколько нужно. На складе снова завопили, но город оживал, и крики звучали глуше.
Действие ахрами стало ослабевать. Тут из склада вышел подручный Хряся и поманил меня. Когда я добрел до Хряся, тяга сошла на нет и я пришел в скверное настроение.
– Ну? – спросил я.
Хрясь мыл руки. Он споласкивал их до локтей в большом ведре, стоявшем на ящике.
– Вызнали имечко.
– И что?
– Приятно освежиться после долгих трудов. – Хрясь кивнул на ведро. – А то разогреваешься. – И он покосился на меня. – Сразу начинаешь ценить простые радости и удовольствия. Разве нет?
Я молчал. Понятно, куда он клонит, но пусть скажет сам.
– Соколики[1], например, – сообщил Хрясь. – Соколики – радость простая.
– Да неужели?
Он кивнул.
– Вот тебе что-то нужно, ты отсыпаешь соколиков и – р-раз – получаешь о чем просил. Чем нужнее, тем больше платишь.
Я тоже кивнул. Так и знал, Хрясь задумал меня развести.
– Проще некуда, – сказал я. – Вот только мы уже договорились о цене.
Хрясь замер над ведром. Я обратил внимание на красноватый оттенок воды.
– Я занимался им дольше, чем ожидал, – отрезал он. – И мне сдается, что ежели человек так упорствует, то слово его стоит дороже. Такие, как Атель, не упираются из чистого упрямства.
И он провел по воде пальцем.
– Хочешь знать, что он порассказал, – гони соколиков сверху.
– А иначе?
– Иначе он больше никогда и никому ничего не скажет, а имя останется при мне.
– Понятно.
Хрясь довольно осклабился:
– Вот и умница.
Он наклонился, чтобы умыть лицо.
– Еще бы, – согласился я.
Ухватил его за загривок и сунул головой в воду. И придавил как следует одной рукой, другой придерживая заходившее ходуном ведро.
Обычно я не против пересмотра условий – да к черту; с такими, как Хрясь, иначе никак. Круг всегда норовит отжать соколиков побольше. Но можно это делать по понятиям, а можно не по понятиям. В первом случае положено проявить уважение и соблюсти взаимный интерес. А во втором борзеют и выставляют всякие «иначе», если не заплатишь. Терпеть не могу накруток, когда не требую сам.
А Хрясь даже в притопленном виде вел себя шумно. Примчались помощнички – я их едва удостоил взглядом. И осадил:
– Кто первый сунется, тот покойник.
Тут они, конечно, резко приостановились: и хочется, и колется, и хозяина надо спасать, но как? Зыркали то на меня, то на Хряся, то друг на дружку.
Я сразу понял, что и не дернутся, раз стушевались.
– Валите отсюда.
