— Хам! — сказала Марта. — Таков же, должно быть, и сынок. Яблоко от яблони недалеко падает.
8
Дом Капулетти стоял в части города, застроенной старинными особняками, каждый из которых имел основание называться дворцом. Он был окружен высокой стеной каменной кладки, южная сторона которой примыкала к парку. Здесь Ром и решил занять наблюдательный пост. Как только стемнело, он взобрался на стену с помощью заранее заготовленной альпинистской веревки с крюком и, устроившись поудобней, приготовился ждать. Прямо напротив находилась комната Улы с двумя широкими окнами и дверью, выходившей, как догадывается читатель, на балкон.
Время тянулось нестерпимо долго. В доме не слышно было никаких звуков, казалось, он покинут обитателями. Изредка из парка доносились смех и восклицания гуляющих пар. Глаза Рома привыкли к темноте, а когда взошла одна из гермеситских лун, стало различимо внутреннее убранство комнаты. Начал накрапывать дождь, посвежело, но он не чувствовал ни холода, ни неудобства от напряженной позы, как охотник, готовый выстрелить, лишь только появится дичь. Ром громко усмехнулся собственному сравнению: какой он охотник, скорее загнанный зверек! Вальдес, отец, Сторти, Гель — все на него ополчились, требуют, чтобы он отказался от Улы, не позорил своего клана. Словно, кроме клана, и жизни не существует!
Особенно разозлил Рома Гель. Этот сопляк, которого он, как старший, опекал и защищал от агрессивных сверстников, теперь учит уму-разуму. Добро бы Геля заботила судьба брата, так ничего похожего, печется только о своей шкуре. Прямо так и врубил: «Я не намерен жертвовать своим будущим ради твоей идиотской страсти к этой оранжевой мачте». Ром хотел ударить его, но сдержался: какой-никакой, а все-таки брат, родная кровь. Главное, почему мачта? Ах да, ведь Гель, как все коротышки, завидует рослым мужчинам и терпеть не может высоких женщин, воспринимает их существование как личное оскорбление. Еще Гель грозился, что, если Ром не возьмется за ум, ему не поздоровится. Да что он может!
Потом он стал мечтать, как они с Улой поженятся и уедут подальше отсюда, где все враждебно их любви. Жаль лишь расставаться с матерью, но она будет их навещать. А чем они займутся? Ром построит дом и заведет сад, такой же, как у них теперь. Каждое утро он будет дарить своей жене… — это слово вызвало у него сладостное ощущение, — своей жене букет свежих цветов. Она устроится где-нибудь на вычислительной станции. С ее помощью он продолжит занятия математикой, и они смогут общаться без помощи апов. Они заведут новых друзей. У них пойдут дети, и это будут не маты и не агры, а какое-то новое, неведомое племя.
Что плохого, если у человека не одна, а две профессии, и он способен свободно говорить на двух языках? Правда, он уже не может считаться первоклассным специалистом, зато ему интересней жить. Ведь вот он, Ром, едва углубившись в математику за пределы таблицы умножения, входящей в комплекс смежных знаний, начал лучше понимать матов, они стали ему ближе. Он уже не склоняется перед этим высокомерным кланом, профессия которого ставит его в положение первого среди равных. Да и Уле не помешает освоить хотя бы начатки агрономии. В конце концов наше дело тоже не последнее, без нас, как правильно выразился Гель, все протянут ноги.
Дождь перестал. Теплая сырая земля отдавала теперь впитанную ею влагу, от нее один за другим отрывались и воспаряли к небу тонкие волнистые слои тумана. Ко времени, подумал Ром, земля хорошо уродит. Он с хозяйской озабоченностью вспомнил о своем саде: пора взрыхлить сохранившуюся там маленькую пустошь, посадить пару кустов черемухи. Вон как красиво она цветет в парке…
Отвлекшись, Ром пропустил момент, когда Ула вошла к себе. Она включила лампу с зеленым абажуром и присела к туалетному столику. Убрав волосы и перевязав их лентой, Ула встала, подошла к стоявшей у окна широкой кровати, взбила подушку, расправила одеяло и начала раздеваться. Ром, с замиранием сердца следивший за каждым ее движением, хотел отвернуться, но шея ему не повиновалась; он успокоил свою совесть доводом, что однажды уже видел ее обнаженной. Ула накинула халат, вышла на балкон, оперлась руками на перила и стала всматриваться в темноту. Рому почудилось, что она его увидела. В ту же минуту он соскользнул вниз. Уловив шорох, Ула вздрогнула.
Пробираясь сквозь кусты, Ром услышал ее тихий тревожный шепот:
— Это ты, Ром?
«Неужели она меня ждала?» — мелькнуло у него в голове. Волнение помешало ему ответить сразу. Ула забеспокоилась.
— Кто здесь? — спросила она громче. Ром заторопился и через мгновенье стоял под балконом в полосе лунного света. Их разделяло всего несколько метров.
— Ты ждала меня, Ула? — спросил он с ликованием и надеждой.
— Да, — ответила она просто, — я была уверена, что ты придешь. Ты давно здесь?
— Целую вечность.
— Смотрел, как я укладывалась?
— Да, — ответил он со стыдом.
Ула пожала плечами.
— Мне надо многое тебе сказать.
— И мне.
— Тогда начинай.
— Первое слово даме, — сказал он галантно.
— Ладно. Признаюсь, я часто вспоминала ту нашу первую встречу в бухте. Потом велела себе забыть и не могла. Поэтому я так грубо обошлась с тобой у нашего дома. Ты понял, что это от досады на самое себя, от собственной слабости?
— Понял.
— А сама я поняла позднее, когда почувствовала, что меня неудержимо тянет к тебе.
— Ула! — вырвалось у него.
— Подожди, я не сказала главного. Нам нельзя больше видеться.
— Что ты говоришь?
— Наберись мужества, Ром, и поверь — мне не легче.
— Так почему?
— Видишь ли, мы не созданы друг для друга. Жена должна понимать своего мужа, разделять его заботы, гордиться успехами. А я ничего не соображаю в том, чем занимаются люди твоей профессии. Не сердись, кроме математики, меня ничто не интересует…
— Я изучу твою благословенную математику.
— Нет, Ром, это не так просто, ей надо посвятить всю жизнь. А кроме того, все будут против нас — твой клан, мой клан… Мои близкие разъярились, они готовы заточить меня в доме, чтобы не допустить встречи с тобой. Один только Тибор не сходит с ума. Но что он может! Представляешь, Ром, нас двое, а на той стороне весь мир — осуждающий, злобствующий, грозящий. Разве мы можем устоять? Мне страшно, я боюсь за тебя.
Она всхлипнула. И ее страх придал ему силу и уверенность.
— Успокойся, Ула, — сказал он мягко и твердо. Какая-то новая для нее нотка прозвучала в его голосе, словно именно в этот момент Ром превращался из юноши в мужчину. — Успокойся, милая, — повторил он, — я не дам тебя в обиду, мы выстоим. Скажи мне только, ты любишь меня?
— Я еще не слышала твоего признания, а ты уже требуешь его от меня. У агров такой обычай?
— Нет, — рассмеялся он, — у нас, как у всех.
— Мне кажется, Ром, я люблю тебя.
— Теперь моя очередь, Ула. Слушай меня внимательно.
— Я вся превратилась в уши.
— Ты перевернула мою жизнь, Ула. Что сильней любви? Ничто. И только мы, люди, на нее способны. Скалы не рушатся добровольно, чтобы спасти другие скалы. Деревья не рубят себя, чтобы оставить больше влаги своим соседям. Горы не склоняют вершин перед товарищами. Звезды не гаснут, чтобы позволить другим светилам светить ярче. Все это может лишь человек, и я осознал себя им, полюбив тебя, Ула. Когда мы с тобой встретились впервые, ты сказала, что я не знаю теории вероятностей. Это правда. Зато ради тебя я дам изрубить себя на куски.
Ты боишься, что нас сломают. Нет, Ула, это не под силу даже всем кланам вместе взятым. Кроме того, будь уверена, найдется немало таких, кто будет на нашей стороне. Моих друзей, Метью и Бена, ты знаешь. Ты говорила о своем брате… да разве мало добрых людей на свете! Но, если даже все на нас ополчатся, с нами останется наша любовь.
Ула всматривалась в горящие глаза Рома, вслушивалась в его пылкое признание, и таяли мучившие ее страхи и сомнения.
— За что ты любишь меня, Ром? — спросила она.
— Не знаю, должно быть, за загадочность, а ты?
— За твою любовь ко мне. Я эгоистка?
— Ты просто отзывчива.
— Ты шутишь? Не думай, я тоже готова дать изрубить себя на куски ради тебя. Пусть будут прокляты те, кто хочет нас разлучить.
— Пусть будут прокляты все, кто разлучает влюбленных.
— Извини за теорию вероятностей.
— Не бойся, я и до нее доберусь. Подождешь?
— Нет, не хочу ждать. Поднимись ко мне, Ром.
Стена дома Капулетти была снизу доверху украшена медальонами с изображением математических формул и геометрических фигур. Воспользовавшись ими, как ступеньками, Ром буквально взлетел на балкон, схватил Улу в объятия и стал покрывать ее лицо поцелуями. Она отвечала ему с тем же исступлением. Потом, отстранившись, взяла его за руку, приложила палец к губам, и они на цыпочках вошли в комнату.
— Как ты прекрасна, любимая, какое у тебя гибкое тело и нежная кожа!
— Как ты прекрасен, милый, какие у тебя широкие плечи и ласковые руки!
— Ты самая красивая женщина на Гермесе!
