Леда продолжала улыбаться.
– Верь матери. У тебя мой дар, а то и больший. Вот из-за этого «больше» и учить тебя тяжело.
– Тяжело? – Мари снова вздохнула. – Хочешь сказать, бесполезно?
– Полно преувеличивать! Ты жива, здорова телом и духом. Ни днем ни ночью, ни при луне ни без нее ты не впадаешь в тоску или безумие. Это главное, а остальное придет с опытом, только наберись терпения.
– Другого способа научиться нет, ты уверена?
– Уверена. Это так же, как с твоими рисунками: сколько ты трудилась над ними, пока они не стали оживать под твоей рукой!
– Рисовать куда проще!
Леда тихонько засмеялась:
– Кому как. – Но улыбка тотчас сбежала с лица матери. – Ты же знаешь, Мари, скоро я должна буду выбрать себе преемницу. Дальше тянуть некуда, женщины Клана заждались.
– Я пока не готова, мама.
– Тем более надо идти со мной. Встанем рядом перед Кланом, и ты попробуешь призвать луну. Пусть женщины Клана успокоятся. Пусть увидят, что я начала тебя учить, хотя пока и не объявила во всеуслышание своей преемницей.
Мари вздернула уголки губ:
– Начала учить? Леда, ты меня учишь с рождения!
– Ученица из тебя способная. И перестань называть меня Ледой.
– Тугодумка я, а не способная ученица, матушка!
– Ты не тугодумка, Мари. Ты многогранна: твой ум, задатки, достоинства – все многогранно. Со временем из тебя выйдет прекрасная Жрица.
В серых внимательных глазах Леды светилась мудрость.
– Но только если ты захочешь ею стать.
– Не хочу тебя разочаровывать, мама.
– Я никогда в тебе не разочаруюсь, какой бы путь ты ни избрала.
Леда вновь поморщилась от боли: по ее телу опять пробежала дрожь, а серебристый отлив кожи перешел с изящных кистей рук выше, на предплечья.
– Хорошо, пойдем, – решилась девушка.
Мать просияла:
– Ах, Мари, порадовала ты меня!
На время позабыв о боли, Леда поспешила в свою комнату. Было слышно, как она стучит горшками, роется в корзинах, как звякают хрупкие стеклянные пузырьки с целебными травами, настоями и мазями.
– Нашла! – Мать вернулась со знакомой деревянной чашей. – Давай-ка пройдемся по твоему лицу. Волосы тоже пора покрасить, но не сегодня.
Мари, сдержав вздох, подставила лицо, и мать нанесла на него грязноватую смесь, помогавшую хранить их тайну.
Леда работала молча: густо смазала дочери лоб, замаскировала выступающие скулы, нос, нанесла липкую серую глину на шею и руки. Завершив работу, она внимательно осмотрела Мари и легонько коснулась ее щеки:
– Ступай к окошку, проверь.
Девушка хмуро кивнула. В сопровождении матери она прошла в глубь помещения, поднялась по каменным ступеням в аккуратную нишу, вырубленную в скале, и отодвинула продолговатый прямоугольный валун. Теплый ветерок ворвался в комнату, лаская лицо Мари, словно материнская рука. Она глянула в образовавшийся проем – краски дня уже поблекли, небо на востоке потускнело. Мари подставила руку под льющиеся белесые лучи, затем поймала взгляд матери.
Глаза у Леды, как и у Мари, были серые, глубокие, отливали серебром. «До чего же это красиво!» – подумала девушка.
При свете полной луны из глаз дочери, точь-в-точь как у матери, струились серебряные лучи.
Кожа у обеих поблескивала. Девушка нежилась в лунном свете, пока ее тело наполнялось силой и покоем.
Томясь тоской по луне и таившейся в ночном светиле силе, Мари высунула в оконце руку с сомкнутыми пальцами. Она хотела зачерпнуть пригоршню лунных лучей, но вместо тонкого серебристого света на пальцах проступил желтый огонек закатного солнца. Рука дрогнула. Девушка отдернула ее, раскрыла ладонь и залюбовалась филигранным узором. Достаточно совсем немного солнца, чтобы он, изящный, яркий, появился на коже. Мари прижала руку к груди, и золотистый узор исчез, как исчезают сны после пробуждения.
У мамы ничего подобного не бывает. Мари во многом на нее не похожа.
Оконце закрыли.
– Ничего, девочка моя, возьмем-ка твой летний плащ. Он совсем легонький, не запаришься, зато…
