Я себе врал. Умирать страшно. Умирать страшно всегда. Трудно, больно с сединой и инсультами, но привыкаешь к смерти чужой. И даже проскальзывает где-то гаденькое от которого немыслимо стыдно - “Не я”. Но к собственной смерти привыкнуть нельзя. Она с каждым разом все страшнее. Страшнее от того, что перестаешь верить, в то что не оста-нешься здесь в сладком безвременье и беспространстве, где никто и никогда не будет искать твоей погибели. Никто и никогда не спросит с тебя. Никто ничего и никогда не по- ставит тебе в вину. Рай не яблоневая роща над облаками, не галльское гульбище Валгал-лы. Рай - это покой, это тишина, это осознание того, что нечего терять потому, что лишен всего. Сладостью и негой страшна смерть. Искушение ее бесконечно. И остается последнее - желание ему противостоять.
Я рвался из тягучего, липкого, нежного, покойного ничто с ожесточением обречен-ного, бешенством и злобой собранными по капле за все свои Перевоплощения и когда, показалось, что сил осталось только на один рывок тьма стала приобретать краски. Рас-ползлась фиолетовой в кровавых прожилках требухой, дала почувствовать себя, дала себя осознать и подчинить.
Я болтался матерясь и рыдая в протаявшей золотой россыпью пустоте над опосты-левшим глобусом Викенда, поворачивающегося неторопливо словно само мироздание, расчерченного изломами радиальных линий, безмолвно шепчущих привычное: Как там у вас? У нас тепло. А у вас? - У нас слякоть. - В сердце потекло злорадство. Я сорвался в хохот. Дикий спазматический смех, больше похожий на икоту чем на выражение облегче-ния и радости.
Вы! - Орал я в пустоту. - Вы! - Орал я Зеркалу, тем кто был к нему подключен и ждал метаморфоза. - Оставьте душу себе! Она дороже конфетти и хлопушек! Она единст-венное что у вас есть! Не разменивайте ее на сны! Здесь все ложь! Даже вы сами!
Викенд не реагировал. Да и с чего он будет реагировать на одинокий вопль Оборот-ня, заблудившегося среди собственных отражений, уже потерявшего способность к Перевоплощениям, завершающего свой Путь с ценностью для этого мира в стреляный патрон - значимый лишь тем, что сделал, но уже без возможности это повторить?
Вы… - Простонал я, с ужасом осознавая всю бессмысленность попыток предупре-дить, остановить, уберечь.
Пусть ваш Путь будет коротким… - Выдохнул я затихая. Пауза была просто необхо-дима. Взбудораженное сознание должно было обрести хотя бы видимость равновесия. Я расслабился и зашорил восприятие. Не хотелось ничего и никого видеть, не хотелось ни принимать решений ни определять задач. Эмоции должны были улечься. Перекипев пре-вратиться в некий стимул, позыв, цель и тогда я смогу сделать следующий шаг насколько бы он ни был тяжел. Сейчас мне нужно было всего пять минут, минута, миг. Всего лишь перевести дыхание для того, чтобы принять свою победу и понять чем я заплатил за нее.
В сознание лезли картинки, звуки, запахи. Словно пьяный в драбадан монтажер нарезал киноленту метровыми кусками и теперь хохоча смотрит на то что получилось ис-пользуя мой череп как экран для своего проектора.
Атилла летел в длинном прыжке целясь в горло, роняя слюну, подобрав язык, чтобы ненароком не откусить его себе самому. Пенорожденная замерла в блаженном экстазе на разорванной в клочья постели, облизывала парящую кровавую пену с губ мертвой головы Алексиса. Гремлин в тысячный раз с упоением писал в огромной тетради одну и ту же фразу: “Еду с гостем…”. Безумно хохотала Ру и время от времени дула в раковину, прыгая с волны на волну на спине огромного кита - убийцы. И все это накручивалось как снежный ком обрастая новыми красками, переполняя, останавливая дыхание, готовое разорвать меня изнутри и сквозь эту мешанину вдруг проступило чистое белое лицо с буйными смо-ляными кудрями волос, огромными серыми глазами под аккуратными бровями вразлет. Как глоток чистого воздуха. Губы шевельнулись.
Ты обещал…
Что? - Не сразу понял я.
Ждать…
Ждать?
Да…
Я жду.
И верить.
Но ты же сон, иллюзия… - Брови нахмурились. В уголках губ замерла обида.
Но ты обещал…
Я помню. - И снова пестрый калейдоскоп лиц, звуков, запахов, сворачивающийся в золотой шар, уплывающий вниз, замедляющий вращение до медленного, достойного, важ-ного. В запале я перестал контролировать себя и в сознание снова вполз Викенд со всей своей неторопливостью и равнодушием.
У-у-уф-х-х… - Мне показалось, что я расслабляясь выпустил из легких воздух. Я с трудом, но выполз из охватившего меня безумия и теперь готов был действовать. Я попро-бовал двинуться вперед-назад, влево- враво - получилось. Этот мир все еще подчинялся мне и принимал меня.
Банза-а-а-ай! - Закричал я с отчаянной веселостью и разогнавшись влип в золотой пузырь. Он нехотя прогнулся, подаваясь и начал разматывать меня в тонкий ломаный штрих складывая его с тем который здесь был, который здесь жил, который еще был полон надежд и неведения. Один к одному, но вывернутый наизнанку.
Вспышка бездонной синевы ослепила меня. Я задохнулся от обилия кислорода, вдохнув полной грудью, голова закружилась и я неловко свалился на бок. Прикрыл глаза. Полежал минуту отдыхая. Открыл их и слепо уставился в небеса. Солнце поднялось уже достаточно высоко и жарило сверху словно окно мартеновской печки. Я вытянул длинную шею и огляделся кругом.
Каменистый пейзаж. Скальные обломки пополам с заболоченными озерцами, лужа-ми из которых торчали небольшие рощицы хвощей и папоротников. Где то вдалеке я видел парочку птеродактилей, патрулирующих свою территорию. Мираж. Иллюзия. Сны. Где то здесь бродит Вустер последний Хранитель моего Пути. До возвращения в реальный мир оставался всего один шаг, но Бог мой как же он был труден.
Я поджал под себя длинные мощные ноги, оперся о землю хвостом и встал. Перед-ние лапы были очень коротки и скорее являлись рудиментарными отростками, которые через несколько десятков поколений отомрут совсем за ненадобностью. Единственное на что они годились это на то, что позволяли изредка почесаться, если в складки шкуры за-бирался какой ни будь паразит. Хотя в общем и это у них получалось очень плохо. Диапазон их действия был очень невелик. Средним когтем я с трудом доставал до глаза. Морду приходилось чесать о стволы папоротников или о камни. Ничего не попишешь в этом Перевоплощении я был тиранозавром. Огромным хищным ящером, которому не было равных по мощи оснащенности и тупоумию во всем юрском периоде. Ну, что же, видимо, так было угодно судьбе. Она распорядилась одеть меня в звериную шкуру еще один раз. Теперь уже последний и разрешила побродить по этому странному, жестокому, простому и прекрасному миру. Сохранить его в памяти. Может быть мне будет позволено вернуться сюда. Хотя, той щенячьей радости, которую я испытывал вначале уже не будет. Привлека-тельны тайны. Веб их больше не имел. Я знал их все, он раскрыл передо мной все карты и я убедился, что в них очень не много стоящих и совсем нет козырей. Может быть я вернусь в Веб, но уже просто Гостем, каких в нем становится все больше. Они свободны и не под-вержены трансмутациям, метаморфозам и не имеют непреодолимого влечения к Перевоплощениям и постоянному присутствию в Мирах Веба. Я буду Гостем и буду прихо-дить когда захочу и уходить когда захочу.
Я не спеша шел вперевалочку вдоль гряды навстречу со стариной Вустером, кото-рый должен был убить меня прекрасным ударом своего, смертоносного хвоста. По обратную сторону гряды где то бежал молодой стегозавр, который тоже был мною. Он-я шествовал еще только по второму кольцу Перевоплощений и был полон надежд и неведе-ния. Я в отличии от него знал, что такое Путь и подходил к финишу с душой в которой уже не осталось места ни любви, ни жалости, ни состраданию. Усталость заполнила ее всю и проблески активных эмоций страха, ненависти, возбуждения лишь оттеняли всю ее глуби-ну. Словно кленовый лист упавший на поверхность лесного озера своей подвижностью и яркостью лишь подчеркивает насколько глубока и мертва под ним вода.
Топливо на котором работает душа - надежды. Каждое из преодолений, каждое страшное испытание выхватывает из небольших запасов душевного топлива огромные куски и настает момент, когда уже не
