В последний свой визит Нкрума насчитал почти дюжину – редкий случай. Если повезет, получится стянуть пару-тройку кожистых яиц.
Матушка, помнится, в тот раз впервые голос повысила.
Змей она не любит.
– Ну да… – братец поскреб ухо.
Тоже блохи?
И хвост вон дернулся, мазнул кисточкой по ковру.
– И что ты предлагаешь?
Визор с раскрытой и честно или почти честно заполненной анкетой лежал рядом. Одно касание, и анкета уйдет, чтобы навсегда изменить жизнь Нкрумы.
– Допустим… послушай маму.
– А сам?
– До меня еще не скоро очередь дойдет. – Гарджо был младшим в семье, а потому искренне полагал, что взрослеть ему вовсе не обязательно. И матушка по неизвестной прихоти поддерживала в нем эту уверенность.
Может, ждала, когда он притащит в дом змеиные яйца?
– Когда-то и я так думал, – вздохнул Нкрума, отодвигаясь от визора. – И не только я.
– Да ладно.
Братец проводил взглядом толстую бабочку-белянку, впорхнувшую в окно. Та заплясала, закружилась, роняя с крыльев белесую пыльцу.
И по комнате поплыл сладкий аромат переспелой джарвы.
Захотелось пить.
И на свободу.
На свободу больше…
– Что страшного в женитьбе? Всем рано или поздно приходится…
– Посмотрим, как ты запоешь, когда твоя очередь наступит.
– Не скоро, – младшенький оскалился. – Я не собираюсь совершать выдающихся деяний, а значит, хорошую партию мне не предложат. А без хорошей партии матушка настаивать не будет. Так что, братец, сам виноват. Сидел бы на своей границе тихо, гулял бы свободным. Нет же, подвигов захотелось.
В чем-то он, баловень, был безусловно прав. Но вся натура Нкрумы отказывалась эту правоту признавать.
– А вообще, выбери кого-нибудь. Если все равно, то просто закрой глаза и ткни пальцем.
– Нет.
– Почему?
Бабочка носилась вокруг лампы, ударяясь об абажур, и тогда рыхлая пыльца падала едва ли не комками, а в аромате проскальзывали гнилостные нотки.
– Потому… – Нкрума вздохнул. Как ему объяснить?
И не только ему.
Братец не желает понимать очевидного.
Брачный ошейник – это далеко не просто ритуальное украшение, которого рано или поздно удостаивается любой круонец. Это ошейник и есть.
– Отец счастлив…
– Ему так приказано, – огрызнулся Нкрума. – Пусть бы только посмел не быть счастливым… посмотри на Джая…
– А что с Джаем?
– Ничего.
– Да успокойся ты. И объясни толком, – братец сел, и хвост его раздраженно щелкнул по подоконнику.
– Толком?
На визоре вспыхивали и гасли золотые лепестки.
И время от времени раздавался тот самый вкрадчивый голос с угрожающим обещанием обустройства личной жизни.
– Толком… раньше Джай делал то, что считал нужным. А теперь – то, что полагает правильным его дорогая супруга. Маррет… его когда-то называли надеждой Шадара. И в итоге? Эта надежда надышаться на свою красавицу не может, разве что туфельки в зубах за нею не носит, и то только потому, что боится ткань попортить. Берго…
– Хватит, – младшенький махнул рукой. – Я понял. Ты боишься повторить их судьбу.
– Еще как.
Нкруму передернуло.
А может, ну его? Матушку, род, Совет Галактический… тоже ничего хорошего, одна сплошная бюрократия… пусть отлучают. И тогда он, Нкрума Безымянный, будет свободен.
Отправится на границу.
Не адмиралом – безродным не положена своя эскадра, – а обыкновенным наемником. Припишется к какому-нибудь боевому шлюпу и заживет простой и понятной жизнью, где не будет иных обязательств, нежели прописанные в типовом контракте.
Красота.
– Ты боишься женщин! – младшенький соскользнул на пол и потянулся до хруста в костях. А кости его, еще окончательно не застывшие, хрустели как-то особенно смачно. – Наш бесстрашный адмирал боится женщин!
– Любой нормальный круонец, если он в здравом уме, боится женщин.
Младшенький захихикал.
Вот же… никакого понимания момента. Тут, может, вся жизнь перед глазами пролетает, усыпанная треклятыми лепестками, а он хохочет, как ошалевший грахан.
– Ладно, давай сюда свою анкету.
– Стой!
Но младшенький успел сграбастать визор.
– Так, это о тебе. Имя, пол, возраст, статус… ничего интересного. Увлечения. Братец, ты что написал?
– Вышивание. Крестиком, – Нкрума попытался ухватить младшенького за хвост, но тот оказался на диво прыток. И хвост убрал вовремя, только кисточкой по носу щелкнул. – Мне и вправду нравится…
– Это я знаю, что тебе нравится, но, поверь, это несерьезно. Вот ты хочешь, чтобы твоя будущая супруга с тобой считалась? Хочешь или нет?
Нкрума тяжко вздохнул.
– А кто будет считаться с существом, которое, уж прости меня, в свободное время крестиком вышивает?
Это он зря.
Вышивание успокаивало. Помогало сосредоточиться. Да и вообще расслабляло. И ничего-то зазорного в этом занятии Нкрума не видел.
– Нет! – палец брата мазнул по визору, стирая информацию. – Ты должен внушить к себе уважение еще на этапе знакомства! Я имею в виду заочное знакомство. Так, увлечения… Охота на пиратов? Нет, как-то не звучит. Коллекционирование… Да. Предмет коллекции? Допустим, уши и иные конечности. Иногда физиология не предусматривает наличия ушной раковины. Пишем: и иные конечности асоциальных элементов… Внушает?
– Отдай!
– Обойдешься. Я тебе помогаю, – братец вскарабкался на подоконник. – Вот увидишь…
И вниз сиганул, только хвост мелькнул.
– Стой!
Нкрума взлетел на подоконник. В лицо пахнуло остывающим ветром.
– Стой!
– Догони, если сможешь! – крикнул братец и, зажав в зубах визор, бросился прочь.
Сможет?
Думает, что Нкрума слишком стар стал, чтобы в пустыню выбираться?
Он соскользнул вниз, привычно цепляясь когтями за неровную стену дома. Взлетели растревоженные бабочки, и старый паук заскрежетал, выражая недовольство этаким вмешательством в охоту. Что ж, Нкрума его понимал.
Он остановился, на мгновение вдохнув еще горячий воздух.
Прислушался.
Загудели сторожевые камни, но вскоре успокоились: братец миновал преграду, не потревожив чувствительные нити. Что ж, и Нкрума знал пару-тройку способов выбраться из поместья.
Свобода?
Этой ночью он будет свободен.
Он тенью проскользнул через освещенную полосу, и живые пески лишь вздохнули, проглотив лепестки горицвета. Теперь уснут на несколько ударов сердца, которых хватит, чтобы добраться до сторожевых камней. Те, растревоженные младшим братцем, тускло светились, а самые матерые, на телесах которых набрякли уже ростовые почки – похоже, матушка перестаралась с подкормкой, – пульсировали.
Нкрума остановился.
Он слушал ночь.
И слышал.
И понимал, что никогда не откажется… от дома, рода – быть может, но не от пустыни, голос которой звучал в его крови. Нкрума осторожно ступил, ставя ногу меж сплетением ветвей.
Шаг.
И еще один.
И замереть, позволив тончайшей поликристаллической ветви скользнуть по шкуре. Нкрума замер. И сердце привычно остановилось. Он затаил дыхание, начав про себя отсчет.
Один.
И ветвь треснула, выпустив чувствительные нити.
Два.
Они рассыпались по шкуре, которая остывала, как остывал окружающий Нкруму песок.
Три.
Щупы попробовали пробить шкуру, но та оказалась слишком плотной.
Четыре и пять.
Камень вспыхнул, пытаясь решить непосильную задачу. Живое или нет?
Живое должно быть сожрано.
Или хотя бы схвачено.
Ветвей стало больше… и щупы опутали Нкруму сетью, они прислушивались к малейшему звуку, пытаясь уловить эхо дыхания или стук сердца, что было вовсе не позволительно.
Десять и одиннадцать.
Отступили.
Они убирались медленно, иные вовсе рассыпались, чтобы стать частью почвы.
Сто двенадцать.
Легкие начинали гореть, а когда-то Нкрума был способен досчитать до двухсот, не испытывая никаких существенных неудобств.
Сто сорок пять.
Запасное сердце дрогнуло и застучало глухо, мелко. И основное запустилось, хотя и не сразу. До края полосы оставалось три шага, и Нкрума будет свободен.
Почти.
Пустыня пела.
Стремительно остывающие пески издавали высокие звуки, в которых Нкруме по-прежнему слышались голоса песчаных
