Проявишь капельку человечности — и сам попадешь в эту адову кухню. И вдруг он грохнул кулаком по столу.
Мориц Розенталь лежал в своей постели. Впервые после долгих дней он не чувствовал боли. Был ранний вечер, и в серебристо-синем воздухе февральских парижских сумерек зажглись первые огни. Не шевеля головой, Мориц Розенталь наблюдал, как одно за другим освещались окна в доме напротив; дом плыл в сумерках, точно гигантский корабль, точно океанский лайнер, выходящий в море. От простенка между двумя окнами на отель «Верден» падала длинная, темная тень; она выглядела как переходные мостки, по которым вот-вот на судно пойдут пассажиры.
Мориц Розенталь не шевелился; он лежал на своей кровати и внезапно увидел, что окно комнаты распахнулось настежь; кто-то похожий на него встал с постели, вышел через окно и направился по мосткам к кораблю, который еще только что покачивался на сумерках жизни, а теперь поднял якорь и медленно заскользил вдаль. Стены комнаты распались, словно ветхая картонная коробка, подхваченная бурным потоком, и унеслись. Мимо с шумом проносились улицы, зеленые леса уходили под форштевень, все обволокло туманом, и корабль стал медленно подниматься ввысь, втягиваясь в тихий гул бесконечности. Подплывали облака, появились звезды, и кругом разлилась глубокая синева; вдруг среди всего этого колыхания, словно колыбельная песня, плавной дугой надвинулся розово-золотой берег, и снова бесшумно опустились мостки; Мориц Розенталь спустился по ним, и, когда он оглянулся, корабля уже не стало, и он очутился один на чужом берегу.
Перед ним вытянулась длинная, ровная дорога. Престарелый путник не стал долго раздумывать: дороги существуют для того, чтобы по ним идти, — а уж его-то ноги исходили дай Бог сколько дорог…
Он шел недолго. Вскоре из-за серебряных деревьев показались огромные, сверкающие ворота, а за ними — поблескивающие купола и башни. Прямо посередине ворот, осиянная маревом, стояла высокая фигура с посохом в руках.
«Таможня! — испуганно подумал Мориц Розенталь и мгновенно спрятался за куст. Он оглянулся. Обратного пути не было — позади зияло Ничто. — Ничего не поделаешь, — покорно подумал старый эмигрант, — притаюсь здесь до темноты. Тогда мне, может быть, удастся прошмыгнуть боковой тропкой и как-нибудь обойти это место». Прищурив глаза, он посмотрел сквозь развилку двух ветвей из карбункулов и ониксов и увидел, что могучий страж делает ему знаки посохом. Он снова оглянулся. Кроме него, здесь никого не было. Страж снова поманил его.
— Папаша Мориц! — позвал чей-то мягкий, гулкий голос.
«Зови меня, сколько угодно, — подумал Мориц Розенталь, — все равно не откликнусь».
— Папаша Мориц, — вновь послышался голос, — выйди из-за этого куста печали и забот.
Мориц встал. Попался, решил он. Этот великан наверняка догонит его. Бежать бесполезно. Придется подойти.
— Папаша Мориц! — раздалось снова.
— Да еще имя мое знает! Вот так невезение! — пробормотал Мориц. — Видимо, меня и отсюда когда-то высылали. Значит, по последним законам дадут по крайней мере три месяца. Хоть бы кормили прилично. И только бы не давали читать «Семейную газету» за 1902 год, а что-нибудь посовременнее. Например, Хемингуэя — этого я бы почитал с удовольствием.
Чем ближе он подходил, тем светлее и лучистее становились врата. «И откуда такие световые эффекты на самой границе, — размышлял Мориц. — Просто не пойму, куда я попал. Впрочем, может, они нарочно освещают все, чтобы было легче вылавливать нас. Какое расточительство!»
— Папаша Мориц, — сказал привратник, — почему ты прячешься?
«Тоже мне еще вопрос, — подумал Мориц. — Ведь он вроде бы узнал меня и ему известно, какие мои дела».
— Входи, — сказал привратник.
— Послушайте-ка, — ответил Мориц, — пока, насколько я понимаю, меня еще не за что привлекать к ответственности. Ведь я еще не пересек вашей границы. Или то, что за моей спиной, — это уже ваша территория?
— Да, она наша, — сказал привратник.
Тогда я пропал, подумал Розенталь. Похоже, что это остров, может быть, Куба — в последнее время очень многие стремятся попасть туда.
— Не бойся, — сказал привратник, — тебе ничто не грозит. Проходи спокойно.
— Послушайте-ка, — ответил Мориц Розенталь, — я вам сразу скажу правду: у меня нет паспорта.
— У тебя нет паспорта?
Полгода тюрьмы, подумал Розенталь, услышав рокочущий голос, и покорно кивнул.
Привратник поднял свой посох.
— Тогда тебе не придется простоять целых двадцать миллионов световых лет на небесной галерке. Мы сразу же предоставим тебе мягкое кресло с подлокотниками и пуфиком для ног.
— Это, конечно, очень хорошо, — ответил папаша Мориц, — но все равно ничего не выйдет. Дело в том, что у меня нет ни въездной визы, ни вида на жительство. Не говорю уже о праве работать.
— Нет вида на жительство? Нет визы? Нет разрешения работать? — Привратник торжественно поднял руку. — Тогда ты получишь даже место в центральной ложе первого яруса с полным обзором сонмов небесных ангелов.
— Это было бы неплохо, — сказал Мориц, — особенно при моей любви к театру. Но теперь я скажу вам еще одну вещь, и она испортит все. Откровенно говоря, я удивляюсь: почему вы не вывешиваете где-нибудь сзади объявлений о том, что нам сюда вход закрыт. В общем, я еврей. К тому же лишенный гражданских прав и высланный из Германии. Живу годами на нелегальном положении.
Привратник воздел обе руки.
— Еврей? Лишенный гражданских прав? Годами живущий на нелегальном положении? Тогда мы дадим тебе двух ангелов для личного обслуживания и фанфариста в придачу. — Он крикнул в открытые ворота: — Позвать ангела всех безродных! — Тут же к папаше Морицу подошло высокое существо в голубом одеянии и с лицом всех матерей на земле. — Позвать ангела всех страдальцев! — снова крикнул привратник, и другое существо в белом одеянии, несшее на плече кувшин, наполненный слезами, встало с другой стороны.
— Одну секундочку, — обратился Мориц к привратнику. — Скажите, сударь, а вы уверены, что там за воротами нет…
— Не беспокойтесь. Наши концентрационные лагеря расположены ниже.
Оба ангела взяли папашу Морица за руки и бережно повели старого путника, ветерана эмигрантов, через ворота. За воротами сиял какой-то немыслимый, чудовищный свет, и вдруг этот свет стал омрачаться шуршащими цветными тенями, падающими все быстрее и быстрее…
— Мориц, — сказала Эдит Розенфельд, стоя в дверях, — вот этот самый младенец. Маленький француз. Хочешь взглянуть на него?
В комнате царила полная тишина. Эдит подошла ближе. Мориц Розенталь из Годесберга-на-Рейне больше не дышал.
* * *Мари снова проснулась. Утренние часы прошли в бессознательной агонии, но теперь она совершенно отчетливо узнала Штайнера.
— Ты еще здесь? — испуганно прошептала она.
— Я могу оставаться здесь сколько угодно, Мари.
— Что это значит?
— Объявлена амнистия, и я подпадаю под ее
