После этого я не видел ее лет семь. Идея воссоздать венчальную пару потускнела и перестала волновать, госпожа Гирель забылась. Но однажды, отвечая на телефонный звонок, услышал в трубке далекий голос:
– Это Гирель. Здравствуйте. Я еще жива. Вы меня помните? Я болею, не могу себя обслуживать. Мне предложили переехать в дом престарелых. Я завещаю им комнату, за это они будут меня содержать. Вы не могли бы прийти и купить у меня все, что осталось?
Я откликнулся и пошел в дом на Крюковом канале, где некогда жил Игорь Стравинский. Госпожа Гирель сдала. Домашний халат болтался на ней, как на шесте огородного пугала, нос стал крупнее и костистей. Купить у нее, кроме двух шпиатровых вазочек и акварельки, со стены было нечего. Скрипучий диван и стулья с затертой обивкой, которые она навязывала, не принял бы в дар, не говоря уже о том, чтобы платить за них деньги. Она огорчилась.
– А где оклады? – поинтересовался, когда разговор зашел о былом.
– Какие оклады? – вспыхнула она. – Я продала их в тот же день, как вышла от вас! – И далее с возмущением, вроде бы «не на ту напал», «я из ума еще не выжала», пригвоздила: – Вы мне за них полторы тысячи предложили, а на Сенной дали тысячу шестьсот. Попросила и дали! Сто рублей, знаете, сумма!
На языке «крутящихся» существует понятие – «аукцион», когда обладатель антикварной вещи обходит торговые точки, выискивая того, кто заплатит больше. Если разница в оценке отличается на порядок, то владелец действует разумно. Но она, как правило, незначительна, и он отдает ее тому, кто предложит на сто-двести рублей больше. Каждый из обойденных доплатил бы эти сто-двести рублей, попроси их об этом своевременно. Конечно, и я добавил бы госпоже Гирель сотню за оклады, но она предпочла найти их в другом месте и тем обидела.
– Продали и продали, – примирительно успокоил ее. – Бог вам судья.
В детстве я отлично усвоил уроки птички из «Сказки о глупости» и никогда не жалею о том, чего больше нет.
Шпиатровые вазочки и акварельку она мне не продала. Попросила написать на бумажке, сколько я за них заплачу, и отдала кому-то другому, выторговав на пятьдесят рублей больше. Откуда знаю? Она потеряла листок и дважды звонила, переспрашивала цены. Вот почему «крутящиеся», торгуя у владельца предмет, никогда не скажут, сколько готовы за него дать, а стараются выпытать: сколько он хочет за него получить. Госпожа Гирель преподала мне этот урок дважды, теперь мы на равных – оба с носом.
Наряду с живописью и иконами, высоким спросом пользовались изделия из фарфора. Клеймо с императорской короной и вензелями «А» или «Н» с римскими цифрами I, II или III волновало сердце. Чуть ниже ценился фарфор частных заводов: Юсупова, Батенина, Попова; далее – Гарднер и братья Корниловы. Замыкало ряд семейство Кузнецовых с многочисленными фабриками, от продукции которых мы порой отказывались.
В живописи к началу своей деятельности я чуточку разбирался: ходил по музеям, посещал выставки и художественные салоны, знал стили и направления, по манере различал русских и западных живописцев, еще в Москве стал собирать коллекцию картин. То же с иконами: я читал Ветхий Завет, Евангелие, знал религиозные сюжеты и персонажей. А вот познания о фарфоре ограничивались обеденной тарелкой, бокалом, из которого пил чай, и сухарницей в виде листа кувшинки, доставшейся маме от сестры, жившей после войны в Германии, где ее муж служил в комендатуре какого-то городка. Наибольшее количество ошибок связано именно с этим материалом.
Изучение фарфора началось с азов. Букварем служил справочник Р. Р. Мусиной «Марки российского фарфора». Выход четырехтомной истории Ленинградского фарфорового завода с 1744 по 2004 год стал событием и расширил мои познания. Будь книги у меня раньше, наверняка бы атрибутировал скульптуру Наума Аронсона «Мученик» и выставил по достойной цене, а не как работу неизвестного мастера, изготовленную непонятно где, марка на изделии отсутствовала. Никогда бы не отдал за бесценок фаянсовую масленку «В снопах» Натальи Данько, также неклейменую; ее же фигурку красноармейца на коне. Кто бы мог подумать, что «Девочка с теленком» Таисии Кучкиной, которую мне продали за сто рублей, стоит шестьдесят тысяч? Это же не полуметровая «Балерина Галина Уланова» работы Е. Янсон-Манизер или напольная ваза «Буревестник» по рисунку В. Жбанова, за которые не стыдно попросить такие деньжищи. А так… фитюлька со спичечный коробок. За сто рублей пришла, за триста отлетела, досталась спекулянту, который через неделю, стремясь упрочить дружеское к нему расположение, принес пятьсот рублей, сказав: «Доплата за “Девочку”, продал дороже, чем рассчитывал».
Фарфор – материал хрупкий, редко какой предмет доживал до наших дней без утрат и повреждений. Реставрацией занималась Ирина Всеволодовна Ларионова – член Союза художников, вдова Андрея Ларионова, главного художника ЛФЗ в восьмидесятые годы. Она жила на улице Писарева и навещала нас ежедневно. Реставрационный процесс – длительный и дорогостоящий. Клиентам, удивленным ее расценками, Ирина Всеволодовна объясняла: «Возьмите чашку самую простую за три рубля и бросьте на пол, она разлетится на сотню кусков. Вы соберете крупные и принесете мне. Я смогу их склеить и долепить утраченное, восстановить рисунок. Работа займет неделю, две, а то и месяц. И что же? За месяц кропотливого труда, вы хотите заплатить три рубля только потому, что чашка дороже не стоит?». Реставрировать фарфор имело смысл тогда, когда цена предмета в разы превышала затраты на его восстановление. Находились владельцы, которые платили немалые деньги, более того, стояли в очереди и годами ждали свои предметы.
Ирина Всеволодовна редко произносила слово «фарфор», предпочитая «порцелан», объясняла, что такое бисквит, белье, глазурь, рассказывала о деколях – простых и с дорисовкой, о подглазурной и надглазурной живописи. От нее услышал слова: кракле, отводка, полива, трафарет и цировка. Для меня она реставрировала корниловского «Пастушка» и полуметровую французскую вазу в стиле модерн.
Особо желанными для многих были изделия из серебра. Вооружившись увеличительным стеклом, изучал именники ювелиров и клейма пробирного надзора, благо книга М. М. Постниковой-Лосевой «Указатель русских клейм» у меня имелась. Главным критерием при оценке служил вес. Цену за грамм варьировали от минимальной – цены лома – до заоблачной, зависело от предмета, его художественной ценности, времени создания и клейм. Так, две похожие ложки одного веса стоили по-разному, если на черенке одной стояло безвестное клеймо мастера «ИК» или «АН», а на другой имя Морозова или Овчинникова – поставщиков Двора Его Императорского Величества. Так же стоимость сахарницы или чайника превышала цену ложки или вилки того же веса, что объяснялось сложностью формы и исполнения.
Покупатели,
