Документа ему я не дал, а в долг ссудил, и Юрий Иванович стал тереться вокруг магазина, работая, как говорят «крутящиеся», «на перехвате». Заметит человека со свертком, в котором угадывалась икона или картина и ломает перед ним комедию: «Несете продавать? Покажите. Я коллекционер, заплачу дорого». Он слабо разбирался в живописи, в иконах в том числе, но ловко изображал ценителя и состоятельного человека. Оттопырив нижнюю губу с видом знатока, рассматривал предмет и предлагал за него смешные деньги, после чего раздосадованный человек шел ко мне.
«За такие дела по морде бьют», – говорили «крутящиеся», указывая на работающего «на перехвате» Юру-хулигана, но я относился к нему спокойно и, встречая у магазина, делал вид, что не понимаю, зачем он тут трется. Деньги у него водились редко, а если случались, он скармливал их «Щуке» – так называлась рюмочная в соседнем доме – или тратил на «щучьих девочек», которые обчищали его до нитки. А без денег какой он конкурент! Осознав, что попытки обогатиться за мой счет бесполезны, Юрий Иванович сосредоточился на бомжах и здесь преуспел.
На «квадрате» – сквере, образованном на месте снесенной церкви Воскресенья Христова, – Юрий Иванович появлялся часов в одиннадцать, к этому времени туда стекались бомжи. С ними он держался, как пахан на зоне, такими, во всяком случае, их показывают в фильмах. Усаживаясь на скамейку, брезгливо, двумя пальцами приоткрывал пакеты, которые по очереди ему подносили, заглядывал внутрь.
– Опять тарелки? Учу вас баранов, все без толку! Нужны иконы, картины, бронза! На черта мне стаканы и блюдца?
– Мы бы рады... Да где же взять?
Отобрав пригодное для перепродажи, Юрий Иванович одаривал шестерок мелкой монетой и вальяжно удалялся в сторону Пряжки. Приблизительно через год он приоделся: сандалеты, тенниска, добротный, с помойки, костюм, зимой – дубленка и меховая шапка. Татуировку на пальце прикрыла золотая печатка, именуемая «крутящимися» «гайка», на индюшачьей шее заблестела золотая цепь. Его квартира (я был у него неоднократно) превратилась в подобие антикварной. Каждый предмет в отдельности не стоил гроша, но Юрий Иванович, обладая вкусом, умел так их развесить и расположить, что даже у меня, искушенного зрителя, создавалось впечатление богатого интерьера.
Следующая группа граждан, претендующих на владение зловонной территорией, по социальному положению стояла выше бомжей – у членов этой группы имелось жилье, но отсутствовал источник дохода или был незначительным. Эту группу интересовали не пищевые отходы, а вторсырье, которое легко конвертировалось в деньги: стеклотара, черный и цветной металл, бумага, картон. Встретив в мусорном бачке альбом с фотографиями, кулек с бижутерией, мельхиоровую вилку или коллекцию значков на вымпеле «Лучший пионерский отряд», они не откинут их в сторону, нет. Подберут, приобщат к хозяйству или продадут мне или такому же, как я. Для многих из этой группы хождение по помойкам стало профессией. Между бомжами и профессионалами существовало соперничество; в разборках, как правило, побеждали бомжи, караулившие помойки группами, профессиональные старатели выступали исключительно соло.
Над теми и другими возвышались дворники. В начале нулевых это выходцы из азиатских республик: узбеки и таджики. Они держались кланово, не жаловали ни бомжей, ни тех, кто статусом выше. Помойка и для них источник дохода, поэтому роющемуся в мусоре бомжу или профи получить от дворника лопатой или метлой по спине – обычное дело. А то и крышкой бачка голову прижмут так, что бедолага уткнется носом в нечистоты и вдыхает миазмы, пока не взмолится о пощаде. Свои противоправные действия узбеки и таджики объясняли резонно: «Нарвут пакетов, намусорят, а мне убирать».
Обычные горожане тоже не обходили помойки стороной, посещали ежедневно, хотя бы для того, чтобы выбросить мусор. И мало кто удерживался, чтобы не подобрать выставленный на помойку предмет, переставший удовлетворять владельцев, но вполне пригодный для использования и продажи. Такие люди – любители, или «цивильные», как их называли бомжи, и имя им – легион. В числе «цивильных» встречались солидные рантье, члены Союза художников, дети академиков, внуки народных артистов.
«Коломна опять преподнесла сюрприз, – говорил поджарый пенсионер в очочках, снимая со спины рюкзак и выкладывая на стол врезные замки, бронзовые накладки и латунные петли. – Шкаф на помойку выставили, мне он ни к чему, а фурнитуру снял. Не мог пройти мимо. Я их пастой ГОИ почистил. Красивые, правда?»
Он регулярно приносил «сюрпризы Коломны»: резные картуши, гнутые ножки столов, пюпитры роялей, каждый раз приговаривая: «Почистил немного» или «Освежил, прошелся шеллаком». Вырученные от продажи «сюрпризов» деньги тратил на дореволюционные открытки, которые копировал и пытался продавать.
Да что пенсионер, я сам однажды не удержался и подобрал выброшенную вещь. Мы тогда снимали квартиру в Колтушах, автомобиль находился в ремонте, и я с дочерью добирался в город на попутках или маршрутном такси. Дорога от улицы Верхней, где стоял дом, к шоссе пролегала мимо помойки, единственной в микрорайоне. Еще издали заметил сидящего на куче пакетов плюшевого медведя и скорее почувствовал, чем увидел: медведь старый. Будь он современный, я бы прошел мимо, но он оказался довоенным: плюш потерт, один глаз уцелел, вместо другого – пуговица, ткань кое-где расползлась, из ран сочились опилки. Игрушка, пережившая блокаду и помнящая прикосновение голодных детей, не должна закончить жизнь на свалке. Я попросил у Александры извинения, взял медведя за ухо и опустил в пакет. Глаза дочери округлились. Теперь он, почищенный и подлатанный – в экспозиции детской комнаты школьного музея «А музы не молчали», посвященного культуре и творчеству блокадного Ленинграда, изредка его навещаю.
Ко мне ходила женщина (теперь ее нет), проявлявшая интерес к антиквариату, но из-за недостатка средств его не имевшая. Однако это не мешало ей любоваться предметами, обсуждать со мной их достоинства и недостатки. Однажды я встретил ее недовольной, лицо, как бетон, – губ не видно.
– Что случилась? – спрашиваю.
– Расскажу. У меня сын есть, женился лет двадцать назад. Перед свадьбой, как положено, пригласила невестку с родителями к себе, через некоторое время – они нас. Пошли с мужем, он был еще жив. Пришла и обомлела. Комната в три окна, в простенках горки с фарфором. Над одной – портрет генерала с лентой, над другой – дама в чепце. Диван с твердой спинкой, над ним – картина. Представляете, строящаяся Петропавловская
