Вокруг звучали горны других отрядов. Дети строились в шеренгу, а начальство снимало пробу. Наша курица оставалась синей. Она оставалась синей даже тогда, когда шишка начинала расползаться. Я посчитал, что длительное ожидание других отрядов, которые давно закончили, будет крайне неприличным, и дунул в горн. Дети построились. Пришел белый 40-летний пионер в веснушках с половником снимать пробу. Он театрально промычал "мммм", изображая восторг. Похвалил суп, выплюнул кусок шишки и, придержав меня за локоть, показал где его можно вылить. Два небольших ведерка были выданы Пожарскому, чтоб затушить костер. Мы уходили в столовую питаться казенными харчами. "Иммануил Кант" вышел из доков...
После ужина ко мне подошла Маргуль и заговорщицким тоном сказала: "Капитан, по-моему, Торпэда от нас прячет бинокль". Своим басистым "э" девочка напомнила, что она все-таки Гульштейн. Я пообещал утром привязать Торпэду кудрями к мачте. Маргуль осталась довольна решением. Отвел детей в спальный корпус, гаркнул "спать, головорезы", Яшин дунул в свисток.
Перед сном я решил искупаться. Вода в этом месяце еще достаточно не прогрелась. Планктон игнорировал меня и до августа светиться не собирался. Сменив аромат кожи с дымного на морской, я выбрался и уставший, но свежий, побрел к месту своего ночлега. Обмотавшись полотенцем, я выкрутил свои трусы и развесил их на веревку. И наконец, с наслаждением закурил. Звезды ярко молчали, воздух стоял. Подбивать итоги сегодняшнего дня решено было утром. Двери в корпус я запер на защелку.
Утро подарило мне массу сюрпризов. Я спал как мертвое полено и был разбужен тревожным стуком в дверь моей комнаты. Веснушчатый пионер делал большие глаза и показывал рукой на улицу. Конфигурация его жестов и манера изъясняться не оставляли надежды на лучшее.
Пожарский держал обугленную головешку и стоял около тлеющего сарая. Вчера, как выяснилось, он спрятал под сарай недогоревшее бревно, чтоб сегодня можно было быстрее развести огонь. Черные ладошки Пожарского виновато трогали живот. Вокруг бегали старшие с ведрами и заливали дымящуюся постройку. Вожатые цокали языком и что-то невнятно бубнили. Сутью этих речей было:
- Это же надо так опростоволоситься. Да еще в родительский день!
Не то, чтобы я не любил родительские дни, просто родители так быстро не готовы встретить своих новых детей. Нужно было собрать всех и привести в порядок. На мой немой вопрос Пожарский поднял руку и показал куда-то вверх и в сторону. На судейском месте над волейбольной сеткой сидела Торпеда и самозабвенно смотрела в мамин театральный бинокль в сторону моря.
- Торпеда, спускайтесь. Мне кажется, сегодня морячок пойдет с другой стороны. Возьмите кружевной платок и будьте готовы.
И в доказательство этому по тропинке между корпусами двигалась пара. Женщина была одета в избыток белого, мужчина-в военной форме. Женщина театрально ставила ладошку у рта и на распев звала "Лизонькаааа". Навстречу радостно выбежала Торпеда. Она бежала и весело размахивала моими черными трусами, которые она стянула с веревки. Подойдя к маме она сделала печальное лицо.
- Лиза, что с тобой, почему ты в таком виде и что это у тебя в руках за черная тряпка?
- Мама, понимаешь, я портовая леди и не дождалась морячка.
Торпеда протянула мне мои траурные трусы. Помолчали.
- Почему у тебя бедро обвязано изолентой? - мама начала отматывать синюю ленту, выпуская белую полоску кожи на свободу.
- Мама, это же подвязка небесной красоты!
На волейбольной площадке братья Карамазовы плюхнулись задом в песок и что силы загребли мнимыми веслами. Дети как никто чувствуют потенциальную опасность. Около вчерашнего костра сидела Маргуль и втирала себе в волосы золу, имитирую седину, согласно легенде о пожилой женщине-кок. Периодически Маргуль отвлекалась, вытягивая недогоревшие палки и кидала в сторону Яшина. Тот вытягивался в фантастических прыжках и делал сэйвы.
Отец Торпеды, полковник внутренних войск, до этого молчавший, сказал супруге:
- Ты пока здесь, я пойду к директору. Узнаю, почему дети без присмотра, почему вожатый занимается черт знает чем и почему наша Лизонька - портовая леди.
Ответ на вопрос "почему?!" определенно знал один человек и из-за корпуса донеслось: "Видите ли, мой корнет..." Гурченко потихоньку показалась из-за угла здания. Вначале полруки с детским веером, потом голое колено, а потом лицо с поднятыми бровями, которое должно было служить точной копией выражению лица Людмилы Марковны. Я улыбнулся, полковник побагровел. Он ушел по тропинке к главному корпусу.
Я стоял со своим дорожным чемоданом перед надписью "Настоящий Пи". Красные буквы припали пылью и не спешили становиться на свое место в название лагеря. После короткого и резкого разговора с директором, меня отправили назад в мой город. Моя проф пригодность нервно дрогнула. Старый ЛиАЗ лязгнул дверьми и я устроился около заднего стекла смотреть на убегающий пейзаж. Маленькое тело в красивом платье выбежало за ворота и махало мне ладошками, изображая "здравствуй, солнышко". Кружевного платка в них не было. За Торпедой выскочила Гурченко и, бежа за автобусом изо всех сил, перекрикивала гул мотора, : "Портсмут, Плимут, Ливерпуль..."
Я с привкусом сожаления думал, что сохранил обещанное детям в силе. "Иммануил Кант" ушел на дно.
Храни Вас Бог, Ваш Игорь Валерьянович
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/
