- 1
- 2
Он раскачивался в сером партийном костюме, с преданным искусству лицом и закрученными седыми бровями. По самозабвенному выражению лица Богдана Николаевича можно было догадаться, что Коля и Толя, студенты-отличники музыкального училища, играют в 4 руки именно его композицию. Степень закрученности обильных и модных в то время бровей подсказывала мне, что апогей уже пережит, и близится финал. Беря последние аккорды, Толя и Коля давили друг друга в плечо, что, вероятно, по их мнению, должно было сдержать собственный смех над очередным "шедевром". "Правда, гарно?-спросил Богдан Николаевич и, подумав немного, добавил,- як у Шопена.." Толя и Коля откровенно заржали. Я нашел это время идеальным, чтоб объявить о своем присутствии:
-Здравствуйте,- сказал я,-а мне музыка понравилась.
-А Вы, молодой человек, опять нам тут будете пачкать и пахнуть красками?-спросил отдышавшийся тромбон.
-Я по крайней мере не порчу вам инвентарь.
-А где мы Вам шо попортили? Скажите-так я починю,-пробасила Сонечка Шварц.
-Так вот же,- я показал на столярный верстак, на котором был разложен мой плакат. К детскому музыкальному утреннику "Веселые нотки" мною был нарисован нотный стан, на котором был изображен скрипичный ключ и семь нот лесенкой от "до" до "си". Так вот этот плакат не по плану оказался на верстаке, и на каждую нотку была поставлена бутылка портвейна "777", называемая в народе "три топора". Причем три бутылки уже были пусты.
-Вы бы, молодой человек не ворчали, а присоединялись бы к нам, предварительно взяв "ля".- Я снял бутылку с нотного стана и влился в коллектив.
Творить мне сегодня совершенно не хотелось, но после второй октавы портвейна "777", руки сами потянулись к кистям. К тому времени оркестр откровенно подустал и слышен был только ритмичный храп раздававшийся из запрокинутой назад головы мадам Шварц. Неожиданно ее гортань взяла непривычно громкую ноту, чем вызвала стремительное пробуждение баяниста, заснувшего рядом на стуле. " А эта тема звучит специально для нашей Сонечки!!!"-баянист начал растягивать меха баяна и быстро перебирать по клавишам. 10-секундная мелодия напоминала мне скороговорку и закончилась двумя аккордами, под которые музыкант стянул меха. "Пам-пам". Софья Бенедиктовна открыла один глаз, ее губы, распухшие от алкоголя растянулись в неприличной улыбке. Она протяжно и подобострастно выплюнула : "Сумааасшееедшиий!!" Рука Богдана Николаевича, заснувшего на крышке рояля дернулась. Портвейн пролился на инструмент и затопил нотную тетрадь с его шедеврами. Он струсил с тетради красную жидкость и сказал : "А что, хорошо поработали, пора и честь знать"
Музыканты разошли за полночь, подсолнухи решительно не получались. Они должны были быть с высокими стеблями, чтоб потом их можно было подставить к фанерной станичной хате. Каждый раз рука рисовала вместо стеблей простенькую вазу, как на полотнах великого художника. Отхлебнув полбутылки красного "777", я кинул кистью в рояль и взъерошил волосы. "Не мое, не умею",- галопом пронеслось у меня в голове. Слишком долго я был не признан, слишком много мук и страданий пришлось мне вынести, пропуская искусство через себя. Я взял простой карандаш, вырвал лист из блокнота и, допив бутылку, решил написать прощальное письмо Ван Гогу:
"Дорогой Винсент! Я считаю себя твоим ярким последователем. В моих полотнах присутствует весь драматизм и страдания, которые ты хотел передать в свое время простым людям. Шероховатость и небрежность мазка оцениваются только потом, когда творец уходит. Моя слишком чувствительная натура провела границу между моим восприятием мира и восприятием мира моих картин обыкновенными людьми. Я как и ты, пишущий письма брату, тоже писал записки режиссеру о том, что счастлив, что могу рисковать. И тебе известно, как никому другому, о цене этих рисков. Ища свет и воздух, я внял твоему желанию бросить серый Париж, поэтому оказался здесь, в Липецке...Мой мазок стал более упорядоченный, видимо не настолько, чтоб воскресить твои подсолнухи в спектакле "Тихий Дон". Я ухожу, Винсент. Ты же знаешь, что творцу нужен отдых. Я принял сложное решение оставить искусство. Возможно, навсегда...
P.S. Единственной прорехой в твоем творчестве я считаю отрезанное ухо. Мне кажется, что это поступок был не отвечающий высокому званию человека коммуниста. Особенно коммуниста, не умеющего пить."
Я проснулся рано утром у себя в подсобке. След от прилипшего карандаша оставил ровную вмятину на моей щеке. Подхватив пальто и сложив листок вдвое, я двинулся к выходу. В зале вовсю работала шваброй Вера Георгиевна Мелащенко-Вдовицкая. Осмотрев меня она строго сказала:
-Бросал бы ты это искусство. Выпьет оно тебя до днища.
-Так уже, Вера Георгиевна, ухожу я.
-Наклонись, обниму...-Вера Георгиевна пала в мои объятия, и я незаметно положил ей сложенное письмо в карман рабочего халата.
-Прощай, мой фюрер,-шепнул я. Она замахнулась на меня шваброй, и я отбежал к выходу. С горькой улыбкой я обернулся к ней, она осмотрелась по сторонам, щелкнула каблуками старых ботинок и гавкнула: "Auf Wiedersehn!"
Я шел по холодным улицам Липецка по направлению к вокзалу. Унылые дворники методично сгребали снег лопатой. Город начинал жить своей привычной жизнью. Морозный ветер бил по моим щекам и срывал с барабанящих губ: "Оооо, du lieber Augustin, Augustin, Augustin.."
P.S. Уважаемый Лев Николаевич! Передайте, пожалуйста, санитарке из 2-го отделения, чтоб перестала приторговывать этой ужасной селедкой. Жирные следы и жуткий запах остаются на моих записях.
Храни Вас Бог, Ваш Игорь Валерьянович
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/
- 1
- 2
