— Послушайте, Николай Николаевич! Хочу задать вам два вопроса.
Джонсон вопросительно смотрит на меня.
— Скажите, вы дальше собираетесь ездить вместе со мной или наши пути здесь расходятся?
Мрачно оценив меня взглядом Джонсон изрек:
— Что бы вы там себе не думали, но у меня есть определенный инструкции относительно вас и поэтому я еду с вами. А куда вы собрались собственно?
Вот как — инструкции! Хорош гусь, нечего сказать. Интересно, а что там ему мой прадед наинструктировал? Судя по его мрачному виду — все, что угодно. Вплоть до физического устранения. Значит у меня еще одна проблема образовалась — собственный киллер–секретарь. И что я должен такого совершить, чтобы меня ликвидировали?
Однако отвечаю, как можно спокойнее.
— Я собираюсь ехать в Могилев.
— Зачем?
— В гости к генералу Алексееву. — И совершенно неожиданно добавляю. — Поговорим о спасении России.
Джонсон странно смотрит на меня и после минутной паузы произносит:
— Хорошо. Я свяжусь с полковником Знамеровским.
«Роюсь» в памяти прадеда и «вспоминаю», что Знамеровский — начальник Гатчинского железнодорожного узла.
Киваю и добавляю:
— Только, Николай Николаевич, прошу вас, давайте поедем в цивильном костюме. Генеральская форма сейчас далеко на самый лучший наряд.
* * *Телеграмма военного министра генерала Беляева генералу Алексееву от 27 февраля N196
Принята: 27.02.1917 в 13 ч. 20 м.
Начавшиеся с утра в некоторых войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и баталионами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие. 196. Беляев.
* * *Мы с Джонсоном идем к поданному к подъезду автомобилю. Какие–то люди грузят в него чемоданы. Погодка на улице, как говорится — не май месяц. Хмурое небо и метет снег. Хмурые слуги. Хмурый Джонсон. В воздухе буквально разлито напряжение…
Внезапно слышу детский крик:
— Папа!
Резко оборачиваюсь и вижу, как на крыльце рвется из рук матери мальчик лет шести. Смотрю и понимаю, что это Георгий — сын моего прадеда, а мать мальчика, соответственно, его жена. Начинаю движение к крыльцу и слышу вдогонку тихий голос Джонсона:
— Мальчик не знает…
Киваю и бегу к дому. Георгий, наконец, вырывается из рук матери и прыгает мне на шею.
— Папка, почему ты со мной не попрощался?!
«Роюсь» в памяти прадеда и «вспоминаю», что с женой он попрощался и даже все ей рассказал, а вот сыну ничего говорить не стали.
— Спал ты, сынок, не хотел тебя будить.
Говорю это и ловлю страшный взгляд графини Брасовой. В глазах стоят слезы. Очевидно, она уже поняла, что мужа у нее больше нет…
Мне резко перехватило дыхание. Вот так, страшно, потерять мужа, который пытался спасти Россию. И видеть в его теле незнакомца из неизвестной дали. Кто я ей? Никто, вероятно. Не муж, любимый и родной, а какой–то чужак, который убил ее мужа своим появлением. Пусть и невольным, но все же, все же…
Пытаясь сохранить самообладание, наклоняюсь и целую мальчика в лоб.
— Будь хорошим сыном! Ты теперь в доме главный мужчина…
Сказал и понял, что сморозил глупость. Наталья Сергеевна Брасова вдруг всхлипнула и, схватив сына на руки, побежала вглубь дома.
С тяжелым сердцем я смотрел им вслед. Мой прадед, фактически пожертвовал жизнью, пожертвовал любовью, семьей ради своей страны. А я… Я бегу из страны. Куда? Под какими пальмами я смогу забыть взгляды сына и любимой своего прадеда? И кто я буду после этого?..
* * *Телеграмма военного министра генерала Беляева генералу Алексееву от 27 февраля N197
Принята: 27.02.1917 в 19 ч. 35 м.
Положение в Петрограде становится весьма серьезным. Военный мятеж немногими оставшимися верными долгу частями погасить пока не удается; напротив того, многие части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары, бороться с ними нет средств. Необходимо спешное прибытие действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города. 197. Беляев.
ГЛАВА 3. НЕБЕСНЫЙ ТИХОХОД
ГАТЧИНА 27 февраля (12 марта) 1917 года.Едва машина завернула за угол дворца в глаза брызнул свет солнца. Зажмурившись, я впитывал в себя его тепло. Тоска понемногу отпускала и я уже спокойнее глянул в окно автомобиля. Снег прекратился и погода стремительно улучшалась. Ветер разорвал тучи и местами стало видно северное небо. Да и на душе стало как–то веселее…
Внезапно тревожная мысль кольнула сознание.
— Николай Николаевич, а графиня с Георгием как–же? Им же нельзя здесь оставаться!
Джонсон иронично покосился на меня.
— Да уж о них–то точно позаботились. Или считаете, что ваш прадед мог пойти на опыт не озаботившись судьбой своей семьи?
— Мне непонятна ваша ирония, Николай Николаевич. Я спрашиваю абсолютно серьезно.
Джонсон нехотя ответил:
— Они сегодня отправляются в Ревель, вместе с Врангелем. Он везет туда также свою семью. А оттуда графиня отправится в Стокгольм.
— Надеюсь прадед позаботился о том, чтобы они не бедствовали?
Джонсон вспыхнул.
— Послушайте вы, Михаил Александрович, или как вас там на самом деле! К чему эта игра? Ведь я абсолютно уверен в том, что вам безразлична судьба графини и Георгия! Вам вообще безразличны мы все! У вас на уме лишь деньги! Я не могу поверить, что у такого светлого и благородного человека, как Великий Князь Михаил Александрович, могут быть такие потомки!
— Да ну вас… — Буркнул я и, насупившись, отвернулся к окну.
Вот еще напыщенный индюк!
Машина тем временем въехала на привокзальную площадь. Вид паровоза и вагонов за ним неожиданно снова улучшил мое настроение. Наверное, впервые в этом времени, я почувствовал особое отличие от привычного мне мира. Гатчинский дворец, старинное (естественно по моим субъективным меркам) авто, даже люди в одежде начала XX века, как–то не шокировали сознание. Возможно свою роль сыграла память самого прадеда и многие понятия были мне знакомы на подсознательном уровне. Не знаю. Но вот именно вид окутанного дымом и паром паровоза окончательно замкнул в моем сознании логическую цепь — я в 1917 году и теперь это мой мир. Мой. Причем, очевидно, навсегда. А значит будем устраиваться в этом мире с наилучшим комфортом. Ничего, разлюбезный Николай Николаевич, ничего. Я еще удивлю вас. Только вот вырвемся отсюда.
Обозрев колоритных извозчиков, которые чем–то грелись у своих саней, и сравнив их с таксистами моего времени, я хмыкнул и вслед за Джонсоном вышел из машины на морозный воздух. Николай Николаевич, кивнув
