Потом мама отдала мне письмо от него, сказала – давненько хранит завещание Петра Семеновича. Прочитал я это послание, а там всего-то два поручения. Первое – надавать звиздюлей японцам, когда те на нас полезут в четвертом году. Второе – сделать так, чтобы к четырнадцатому году Россия расквиталась по внешним долгам, а то ее заставят лезть в чужую войну, отчего сделается нам тошно.
Прочитал я, посидел, пытаясь вспомнить, бывали ли случаи, чтобы отчим мой оказывался неправ. Ничего не припомнил. А коли так – делать нечего. Надо исполнять. Год у нас шел девяносто девятый, и лет мне было тридцать два.
Написано рукой великой княгини Ксении Александровны около 1897 года
Фамилия, которую я приняла, выйдя замуж, обязана своим происхождением прадеду моего супруга, отличавшемуся, как говорит Игнаша, невыносимой харизмой. Он славился свирепостью во гневе и к предмету своего неудовольствия неизменно обращался со словами: «Я тебя урою». Так и потянулось за ним прозвище «Уроев». Его стали записывать во все документы потомков сего достойного мужа, не раз отличавшегося как на поле брани, так в происшествиях городского масштаба.
Почему моим избранником стал выходец из мещанской среды? Думаю, все началось с носового платка. Я тогда выскочила из папиного кабинета вся в слезах и наткнулась на Игната. Он по-хозяйски прихватил меня своей лапищей за затылок и промокнул мне щеки не жесткой накрахмаленной тканью, а мягкой тряпицей. Возможно, не идеально чистой, но зато ни капельки не царапучей. А потом высморкал в нее же. Ласково и настойчиво, словно мама.
Воспоминание об этом почти взрослом мужчине, как о большом и теплом олицетворении надежной основательности, на которое (олицетворение) можно рассчитывать при любых обстоятельствах, я пронесла сквозь все свое детство. Когда вступила в пору девичества, то узнала, что этот блестящий офицер, получивший от своего батюшки заслуженный тем наследственный графский титул, все еще не женат. Понимаете, я искренне восторгалась Игнатом и была невыносимо романтична.
– Игнациус, отчего вы не обзаводитесь собственной семьей? – спросила я его как-то раз, будто совсем невзначай.
– Понимаешь, Ксюха, – он всегда был несколько смел в обращениях, – я ведь то в море болтаюсь, то в мастерских торчу. А любой женщине требуется внимание от человека, которому она посвящает свою жизнь. Нельзя же сделать несчастным ни в чем неповинное существо.
Признаться, столь откровенное признание озадачило меня. Невольно вспомнилась гомеровская Пенелопа, долгие годы ждавшая своего Одиссея. А потом слова светских девиц на выданье: «Ах, какой он суровый», «Ах какой он простой и наивный», высказанные при обсуждении кандидатуры столь завидного жениха.
Если с первым я не могла согласиться в силу собственного опыта общения с добрым и заботливым другом, то вторая характеристика меня откровенно насторожила. Человека, которого считают простым и наивным, наверняка станут обманывать. Чтобы не допустить этого, я немедленно, при первом же появлении Игната в нашем доме, потребовала от него обещания ни в коем случае ни на ком не жениться, а подождать моего совершеннолетия.
Поскольку он легко на это согласился, стало ясно – сердце его пока никем не занято. Почему-то от этого на душе стало теплей. Видимо, не только дружеское расположение руководило мною при этом. А ведь, по существу, мы обручились таким образом, даже не испрашивая родительского благословения. Что для девицы императорского дома является совершенно непозволительной смелостью.
Я была наивна и доверчива и с удовольствием отмечала появление на мундире моего избранника все новых и новых знаков воинской доблести. Бывая у нас раз или два в году, он надевал их перед тем, как пройти в папин кабинет. О том, что каждый орден является следствием нешуточного риска, которому Игнат подвергал свою жизнь, я догадалась много позднее. И еще меня удивляло то, что его долго не повышают в звании. (До капитан-лейтенанта он дорос буквально в течение первого же года службы, сразу после того, как сменил форму гимназиста на военный мундир.)
Когда я спросила об этом папу, он ухмыльнулся и сказал: «Он сам не хочет».
Тогда я поинтересовалась у Игната такой странностью в его поведении. И знаете, что услышала в ответ?
– Понимаешь, Ксю, в более высоком звании мне станет неуютно. Мой уровень – командир корабля, на нем я чувствую себя комфортно.
Я долго не могла взять в толк, что существуют люди, способные не стремиться вверх по карьерной лестнице. Тогда мы впервые поговорили об этом с мамой. Мне показалось, что она давно негласно разделяет со мной мою сердечную тайну, потому что так прямо и сказала – если собираешься выходить за военного моряка, должна отдавать себе отчет в том, что на долю твою выпадут многие разлуки и тревоги. Что же касается внешней скромности Игната, то тут имеет место не ограниченность интересов, а расчет. Этот юноша прекрасно понимает, с чем он способен справиться, а с чем совладать у него не хватит сил, и не позволяет поставить себя в неудобное положение, потому что дорожит репутацией.
Он ведь такой же труженик, как и твой батюшка. Заметила, чай, сколь легко они понимают друг друга.
После этого разговора я и сообразила, что мои матримониальные планы ни для маменьки, ни для папеньки тайной не являются. И, поскольку предмету моих воздыханий от дома отказано не было, приободрилась. И мысли потекли по новому руслу. Я принялась грезить.
Обычно девушки моего круга готовятся к тому, чтобы выйти замуж за наследника какого-нибудь престола и рожать для этого самого престола новых наследников. Таково извечное предназначение женщин – становиться матерями. Нашим с Игнатом будущим детям никакой трон в будущем не уготован. Что же они станут делать? Чем жить? Неужели трудами своими? Некоторое время ушло на то, чтобы смириться с подобным положением вещей.
Понятно, что содержание меня – великой княгини – непременно будет производиться из средств императорского дома. Но я не вечна и не смогу всегда обеспечивать наших отпрысков средствами к существованию. Значит, следует обучить их самим зарабатывать себе на жизнь. Интересно, а сама-то я это умею?
Такие уж мы, женщины, существа, что обязаны о многом подумать заранее. Я стала обучаться на сестру милосердия, а потом принялась работать по полученной специальности. Знаете, вскоре мир открылся мне незнакомыми гранями. Не стану описывать впечатлений от повседневной жизни госпиталя, от поведения его пациентов и от происшествий, случавшихся на улицах, но, позвольте вас уверить, уже через год трудовой жизни я стала лучше понимать сдержанность Игната. Мир вокруг нас оказался довольно неуютным местом, совсем не тем, что в кругу императорского семейства, где на любую надобность имеются слуги или лицо, обязанное обеспечить комфорт. Тем
