— Вы позволите взглянуть на оборотную сторону открытки? — с какой то обречённость в голосе спросила Елизавета Петровна.
— Конечно, — я закивала головой.
Женщина не спеша направилась к рабочему столу. Присев за него, она надела перчатки из тонкой белой ткани и бережно вытащила открытку из прорезей в листе альбома. Перевернув открытку, Елизавета Петровна всхлипнула и прикрыла рот ладонью, позабыв про перчатку.
Поведение выглядело более чем странным, поэтому я поспешила к хозяйке лавки:
— С вами всё в порядке?
— Да… — прошептала она слабо и тут же продолжила уверенно: — Со мной всё хорошо! Ваша открытка выпущена в начале ХХ века. Тогда их называли «открытое письмо». Вот видите, на оборотной стороне нет поля для сообщения, только для адресата. Обычно здесь, — женщина обвела левую часть открытки указательным и средним пальцами, — размещали повторяющееся словосочетание «почтовая карточка» на разных языках. Ваша особенная. Заметили: надпись только на двух языках, французском и русском. Могу с уверенностью сказать, что её напечатали в России, жаль только, так и не отправили. — Елизавета Пертовны украдкой стёрла слезинку и указала на очевидный факт: — На ней нет марки.
Она вновь уставилась на лицевую сторону открытки с неподдающимся описанию выражением лица. Я не удержалась от вопроса:
— Скажите правду! Вы знаете эту женщину и мальчика? Я же вижу, что вы расстроены. Вряд ли такое впечатление на вас произвели бы незнакомые люди!
Елизавета Петровна подняла глаза, полные слёз. Капли одна за другой катились по её бледным щекам.
— Да, Рада, — ответила она бесцветным голосом, — мне они знакомы. Женщина приходится мне сестрой. Её звали София. А мальчик, — она промокнула уголки глаз всё ещё надетыми на руки перчатками, — мальчик — это Герман.
— Герман?
Тошнота подкатила к горлу. Да не может этого быть! Так, стоп!
— В смысле, ваш родственник, который когда-то жил? — я решила уточнить и вернуть здравый смысл нашей беседе.
— Нет, это мой Герман… точнее её Герман… — женщина продолжала всхлипывать и говорила словно в бреду.
Я огляделась в поисках воды. Графин нашёлся на кофейном столике у окна.
Я подала совсем расклеившейся Елизавете Петровне стакан и, дождавшись пока она сделает несколько глотков, сказала:
— Вам нужно успокоиться, а лучше — прилечь. Вы ведь живёте на втором этаже? Давайте я вас провожу!
Женщина закивала поднимаясь:
— Простите меня, Рада. Мне действительно лучше отдохнуть.
Я проводила её до спальни, помогла снять платье, надеть теплый стёганый халат и улечься в кровать. Елизавета Петровна заснула почти мгновенно. Видимо, нервное потрясение оказалось слишком сильным.
Прикрыв за собой дверь, я спустилась на первый этаж. На улице давно стемнело, а многочисленные часы, находившиеся в лавке, показывали десятый час. Давно стало ясно, что Герман отсутствует, поэтому я посчитала правильным остаться в магазине и дождаться его возвращения. Не бросать же всё открытым и без присмотра!
ГЛАВА 4
Ночь поглотила липовую аллею. Лишь изредка проезжающие автомобили рвали светом фар тёмное нутро. Улица спала. Ярга выглядела неуместно в этом сонном царстве трепещущих теней и неясных силуэтов. Она бежала впереди, высоко подпрыгивая, хватала падающие листья на лету. Такая беспечная и беззаботная. Совсем ещё щенок… Щенок, который прекрасно видит во тьме. Лучше, чем какое-либо животное из существующих или когда-либо существовавших.
Свет, горящий в лавке, я заметил издали. Он путеводной звездой освещал путь домой, в не зависимости от того, где находился дом, и как он выглядел.
Ярга, наигравшись, шла рядом, тычась холодным, мокрым носом в ладонь, выпрашивала ласку. Теперь ламассу (1) могла быть ласковой. Теперь, когда служба оставлена, можно не думать о фатальных последствиях, к которым приводит проявление чувств. Ярга — не первая моя защитница, но последняя. У меня были и шеду (2). В совокупности я потерял шестерых.
Если бы не умерли они, погиб бы я. Однажды я понял, что больше не могу принимать, как должное гибель, своих хранителей. Это стало одной из причин, заставивших меня уйти. Одной, но не главной! Главная заключалась в том, что я не хотел потерять самого себя окончательно.
Каждый хранитель погибая, в обмен за свою жизнь уносил частицу моей души. Таким, каким я был, поступая на службу, мне не стать никогда, и не потому, что люди меняются со временем, а потому, что из меня извлечены чувства и эмоции. Первый хранитель забрал страх. Второй — гнев. Третий — жалость. Четвёртый — предвкушение. Пятый — надежду.
Ещё год назад в моей жизни было то, о чём я всегда втайне мечтал, — моя возлюбленная, Зуэн. Я не встречал девушки прекрасней, чем она. Мы познакомились в Лараке (3), в ювелирной лавке, принадлежащей её отцу. Уже пару месяцев спустя всё было готово к свадьбе, но внезапно город атаковали сотни лаббу (4) и мушхуш (5). Ларак перестал существовать.
Очнувшись, я долго не мог понять, где нахожусь. Глаза были открыты, но ничего не видели. Меня окружала абсолютная тьма. Единственное, что мне было доступно это чувства. Нет, не так! Мне было доступно чувство. Одно единственное. Казалось, моё сердце вырвали, а вместо него вложили кусок льда. Шестая лимассу забрала с собой любовь.
Когда уходит хранитель, мы, Воины, в каком бы из миров и времён не находились, всегда возвращаемся в родной. В моём случае — на Землю, а в тот момент — в Россию. И я вернулся. И снова тётя Лиза выходила меня, и снова попыталась привести в чувство. Надо ли говорить, что с последней задачей ей справиться не удалось?
Я потерял глаз и сердце, в определенном смысле, конечно. Когда-то мой отец сказал: «Сердце требует одной женщины, чувства — многих, тщеславие — всех» (6). Моей возлюбленной не стало. Не стало сердца, не стало и любви.
Пропустив Яргу вперед, я вошёл в лавку. В помещении оказалось темно. Фонарь над дверью освещал лишь небольшой клочок пространства. Я снял пальто и бросил на вешалку у входа. Естественно, пальто бухнулось мимо, пришлось подходить и вешать аккуратно. Потянувшись к плечикам, на причудливо изогнутых крючках, я заметил смутно знакомую голубую куртку.
До плечиков дело не дошло. Я повесил пальто на первый попавшийся под руку крючок и обернулся, чтобы осмотреть комнату. Мне катастрофически не хватало боевого транса: без него я не мог видеть в темноте, как Ярга. Зато Ярга уже нашла нашу гостью. Это я понял, приметив серый силуэт у кушетки рядом с камином. Собака еле слышно поскуливала, а её хвост глухо и ритмично стучал по ковру, выбивая дружественный мотив.
Я подошел к столу и зажёг настольную лампу.
