Господин Альберле заморгал, глядя на лунообразное лицо доктора, приоткрыл было рот, чтобы дать волю своей ярости, закрыл его, взлохматил острую бородку, снова пригладил ее, продолжая пожирать глазами доктора. И вдруг его сократовская физиономия озарилась улыбкой фавна. Протянув руку доктору, он сказал:
— Вы поймали меня на мою же наживку! Вы хотите говорить со мной о чем-то другом. Признайтесь. О чем же?
Доктор с чувством крепко пожал протянутую руку.
— Я позволил себе прибегнуть к военной хитрости, потому что меня уверили, что это необходимо. Я рад, что вы не рассердились! Да, мне необходимо с вами поговорить. Подобно пилигриму я совершаю паломничество к вашей памяти, мсье Альберле. В ее сокровищнице хранится нечто, имеющее для меня такое же значение, как для вас литературные цитаты! Если вы не помните того, о чем я хочу вас спросить, возможно, никто на свете этого не помнит.
На лице господина Альберле вновь выразилось нетерпение:
— О чем вы хотите меня спросить? Где и когда это происходило?
— Это происходило здесь, — ответил доктор. — Двадцать лет назад.
— Двадцать лет назад? — переспросил историограф эльзасских вин. — В тот год особенно хорош был один сорт Траминера. Он часто упоминается в литературе.
— Очень рад, — искренно сказал доктор. — Сожалею только, что мы не можем отведать его во время нашей беседы. Но вот о чем я хочу вас спросить. — И помолчав, добавил: — Двадцать лет назад эту библиотеку посещал итальянец, граф Пассано.
Доктор снова помолчал, с надеждой вглядываясь в лицо седовласого любителя эльзасских вин: может, это имя пробудит в нем какие-нибудь воспоминания. Нет, никаких воспоминаний не пробудилось. Мсье Альберле запустил пальцы в бороду и забормотал про себя:
— Какая удача! Есть одно упоминание о Траминере того года, о котором я забыл. У Мориса Рабюссона. Кажется, в его книге «Волхвы без звезды». Да, по-моему, именнотам.
— Мсье Альберле, — сказал доктор, — я не смею больше отвлекать вас от вашего труда ради моих смешных и ничтожных изысканий. Есть вещи, куда более заслуживающие вашего внимания. Еще раз простите, что оторвал вас. До свидания.
Старый исследователь растерянно уставился на доктора. Потом, рванув себя за волосы, спросил:
— Я, кажется, не слышал, что вы сказали. Что вы сказали?
— Мсье Альберле, — торжественно произнес доктор, — вам некогда.
— Мсье, — еще торжественней возразил летописец эльзасских вин. — Время у меня есть. К тому же я вам обязан. Разве вы не обогатили меня голландской цитатой о Риквире и не навели меня на мысль о французской цитате, посвященной Траминеру.
Доктор поклонился.
— Я хотел вас спросить только об одном — помните ли вы итальянца, графа Пассано, который двадцать лет назад каждый день приходил в вашу библиотеку? И имеете ли вы представление о том, что он здесь изучал?
Господин Альберле покачал головой.
— Это был высокий красивый мужчина с орлиным носом, — продолжал доктор. — Он жил в гостинице «Турин». Помните ли вы его?
Господин Альберле снова покачал головой, на сей раз более равнодушно.
— Его пребывание здесь было отмечено странным событием, — гнул свое доктор. — В один прекрасный день ему пришлось бежать из Страсбурга с маленькой дочерью и ее гувернанткой. Он спасал если не свою жизнь, то по крайней мере свободу. Накануне вечером его вызвал на дуэль другой итальянец, которого граф серьезно ранил. А дуэли были запрещены… Вам это ни о чем не напоминает?
Было совершенно очевидно, что мысли мсье Альберле строевым маршем вновь двинулись вспять к сборнику цитат из всемирной литературы. Голова доктора лихорадочно заработала. Быть может, мсье Альберле был единственным звеном, соединяющим доктора с прошлым. Если он ничего не добьется от Альберле, ему придется отказаться от своих поисков или искать вслепую в надежде на помощь случая. Старый чудак не может или не хочет вспоминать. Но почему? Не потому ли, что все, до сих пор рассказанное доктором о графе Пассано, принадлежало другому миру — не тому, в котором обретался мсье Альберле? Наверняка именно поэтому. Если бы можно было процитировать какое-нибудь высказывание графа об Эльзасе и его винах!
— Мсье Альберле, — заговорил он, — последний вопрос! Если я скажу вам, какое вино пил граф Пассано, вдруг это поможет вам его вспомнить? Конечно, если вы когда-нибудь его видели!
— Может быть, — согласился отставной почитатель Бахуса. В нем вдруг забрезжил интерес. — Как вам это пришло в голову? И что же он пил?
— Я узнал это совершенно случайно, — с бьющимся сердцем сказал доктор. — От сомелье Йозефа, с которым я беседовал вчера вечером. Граф каждый вечер сидел в летнем саду отеля «Турин»…
— Я сам сидел там двадцать лет назад! — пробормотал седовласый исследователь вин. — Это было тогда, когда я еще мог пить дивные напитки моей родины. В отеле был отличный винный погреб и — но к делу! Что пил граф?
— Он пил Гоксвиллер, — сказал доктор. — Каждый вечер, по словам Йозефа, он опорожнял две бутылки…
Летописец эльзасской виноградной лозы прервал доктора на полуслове.
— Гоксвиллер! — воскликнул он. — Моя любимая марка, эссенция моей юности, эликсир моих зрелых лет, бальзам, которым я смазывал мои деревенеющие члены, пока шарлатаны не наложили на это запрет, предоставив мне выбирать между вином и водами Стикса. Не совершил ли я ошибки, сказав прости нежнейшему и приятнейшему из всех виноградных соков Эльзаса? И разве в «Друге Фрице» на странице сто двадцать три не написано…
Прервав себя на полуслове, он с улыбкой посмотрел на доктора.
— Я опять забылся, — сказал он, — И забыл, что для вас самое главное. Я вспомнил одного человека. Гоксвиллер! Почему вы мне сразу не сказали?
— Я сам задаю себе этот вопрос, — кивнул доктор. — Но стало быть, вы помните — в самом деле, что-то помните?
— Конечно, теперь я вспомнил, — сухо сказал господин Альберле. — Как я могу забыть человека, который едва не выпил весь запас моего любимого вина урожая 1893 года? Нет, на этом берегу Стикса я его не забуду! Я помню его так, как если бы это было вчера. Но что вы хотите от меня услышать? Вы знаете, как он выглядел, вы лучше меня знаете, что он здесь делал, — что же вы хотите узнать?
— Я уже сказал вам это, мсье Альберле. Я хочу знать, что он изучал в часы, когда не пил Гоксвиллер! Он день за днем проводил в этой библиотеке. Так сказал сомелье Йозеф.
Мсье Альберле медленно сдвинул седые брови. Видно было, что он думает, думает напряженно. Результаты своих раздумий он выдавал бормотанием коротких фраз:
— Он приходил сюда… верно… сидел здесь день за днем… верно… я обратил внимание на то, что он читает… верно… потому что узнал в нем того, кто сидел в летнем саду отеля. Но что же он читал? Что же это было? Что это было?
Бормотание умолкло. Господин Альберле продолжал думать беззвучно. Доктор, волнуясь, затаил дыхание. Окажется ли нить Ариадны прочной или оборвется? Не заблудится ли мысль старого оригинала и не приведет ли его назад к литературным цитатам? Или после двадцатилетних блужданий по лабиринту она выведет его из потемок на дневной свет?
И вдруг господин Альберле рассмеялся. Его лицо осветилось торжеством, смешанным с легким презрением. Торжество, несомненно, касалось проделанной им умственной работы, презрение — ее результатов.
— Вы хотите знать, что ваш граф читал в здешней библиотеке? Извольте, я вам скажу. Но мне совершенно непонятно, чем вас может интересовать его чтение и какой интерес оно могло представлять для него самого!
