Потом сон забылся. Но в ту ночь, князь увидел его снова, и к горлу подкатила горячая волна. Сердце сладко защемило, почти как в детских сновидениях, когда, превратившись в сокола, летал над цветущим лугом. А, проснувшись, почувствовал себя так, словно выздоровел после тяжелой горячки, когда, промучившись ночь в бреду, на утро вдруг ощущаешь, что болезнь ушла. Будущее по-прежнему рождало страх, но теперь он знал, что есть на свете земли, где не достанет ненавистная сила. И не надо для этого хорониться в лесах за Уральским Камнем или прибиваться к гуляющей по Дону воровской шайке...
- И вот теперь он, наконец, у заветной черты!
Осторожно, стараясь не наступать на засохшие коровьи лепешки, князь прошел через вытоптанный двор. У плетня остановился, облокотившись на поросшую мхом лесину. Где-то, совсем рядом, в лесу кричала ночная птица. В наступающих теплых сумерках разливались медовые запахи трав. Неожиданно подумал:
- Скоро Купала. Говорят, в Литве его тоже справляют...
И тут же пришли воспоминания: - Огни факелов дрожат, отражаясь в сонной глади лесного озера. Свет выхватывает из ночного мрака мокрые от браги губы, венки на головах женщин. Мелькают над пламенем босые ноги прыгающих через костер девок. И чьи-то руки тянут тебя в темноту, где под пологом леса слышен хруст веток и горячий призывный шепот.
Все последние месяцы он жил одержимый только одним. А теперь с ароматами входящего в силу лета нахлынули вдруг плотские желания. Стараясь обуздать себя, подумал:
- Ты еще литовский рубеж, не перешел. Завтра обо всем остальном думать будешь.
Посмотрел назад. Растрепанными стогами торчали в молочно-серых сумерках соломенные крыши деревни. На улице ни души. Не единого звука со стороны шляха, но на душе все равно тревожно.
-Зря решил заночевать. Хоть по темноте, хоть на ощупь, но нужно было дальше ехать.
Со стороны сарая, где расположились Степан и Митька послышался шепот. Обострившимся чутьем князь сразу уловил недоброе. Стараясь ступать бесшумно, подкрался к дверям сарая. Но его все-таки услышали, и шепот затих. Теперь уже не осталось сомнений, что холопы обо всем догадались. Страх, который и не покидал его все последние дни, с удвоенной силой застучал в висках. Отгоняя его, князь решительно шагнул навстречу опасности.
Когда распахнулась дверь, Митька и Степан испуганно зашевелись на сене, хотя продолжали делать вид, что спят. Однако приказ выезжать быстро поднял их на ноги. Степан испуганно запричитал, что на ночь глядя ехать опасно. Митька молчал, только угрюмо косился на господина. Подгоняя слуг, князь думал, что они все равно будут ему подчиняться и дальше. Потому что повиновались всю жизнь, потому что служили и повиновались их отцы и деды. И все же мысль о возможной измене не оставляла. Ведь, переступая запретную черту, он сам разрушал сложившийся веками свод обычаев и правил, превращавший людскую толпу в нечто более организованное - общину, войско, государство.
Только в седле князь почувствовал себя уверенно и спокойно.
- Вот кажется и все! Теперь уже никто не удержит. Прощай Русь, здравствуй Литва, ждите гостя вольные города ганзейские!
Посмотрев на восток, трижды перекрестился и больше уже не поворачивал головы. Дорога сначала нырнула в лес. В сгустившейся темноте поехали шагом. Степан по-прежнему тихо причитал, что в такой темени, не ровен час, наскочишь либо на сук, либо на нож лихого человека. Митька, словно набрав в рот воды, молчал, и в этом молчании было, что-то недоброе.
Когда дорога вынырнула на широкую прогалину, князь хлестнул коня. Звезды и тоненький серп молодого месяца запрыгали в такт ударам копыт. Ветер засвистел в ушах. А перед мысленным взором понеслись образы, того, что он навсегда оставлял позади себя:
-Сонная гладь реки с улетающими хлопьями утреннего тумана, скрип досок деревянного мостика под босыми ногами... Ясный морозный день за слюдяным окошком. Снег под санными полозьями...
Вытесняя далекие детские воспоминания, в память вдруг вторгся подьячий из Посольского приказа. Глаза пьянчужки воровато бегали, словно боялись на чем-нибудь остановиться, голосок был тонкий писклявый, и когда он говорил, жидкая бороденка, начинала мелко подрагивать. Руки у подьячего тоже тряслись, однако липовую подорожную до литовской границы справил так, что комар носу не подточит. Мастер был своего дела. Одна беда, язык мог в кабаке распустить...
На следующий день нашли беднягу в пруду. Решили, что свалился с мостков пьяный. Так все вроде и обошлось, вот только еще не раз приходил пьянчужка к своему губителю во сне. Смотрел жалостливо, будто хотел сказать:
- Хоть я никчемный и пропащий, а все рано хотел еще пожить на этом свете. Порадоваться хмельной чарке и красному солнышку...
После таких снов просыпался князь с тяжким грузом на душе, но сейчас почему-то не чувствовал больше укоров совести.
- Что осталось от бедняги в этом мире? Холмик с покосившимся крестом, да трепет заупокойной свечи перед иконой. А с небес, освободившись от жалкой личины, душа смотрит сейчас спокойно и умиротворенно. Потому что это ведь только здесь на Земле соблазны, ненависть и скрежет зубовный. А там, в вечности, все по-другому...
Вспомнилась почему-то и стычка у Заячьего лога, когда под самый вечер его отряд нарвался на польскую конницу. Сверкая латами, развернулись со стороны солнца правильным строем ляхи. Навстречу с руганью и татарским свистом устремилась конная толпа. Дальше остались только короткие яркие вспышки воспоминаний. Увернулся от пики, ударил наотмашь, но лезвие только скользнуло по чьим-то латам. Закружился, размахивая во все стороны саблей. Рядом отбивался от врагов Алешка. Бердыш - непривычное для конника оружие, в руках молодого богатыря разил страшно. Боясь приблизиться, ляхи кружились на расстоянии, стараясь дотянуться пиками. Один уже лежал на земле, придавленный конской тушей. Потом прогремел выстрел. Алешка схватился за плечо, и лицо вдруг стало по-детски удивленным. Князь помнил, как кинулся на помощь, но тут чей-то голос громко и истерично завопил:
- Измена! Ляхи окружают!
В голове молнией пронеслось:
-Сейчас побегут!
Оглянувшись, увидел, что вокруг уже только чужие,
