— У тебя валерьянка есть?
— Сейчас, — осеклась Алка. — Только в таблетках, вот. Подожди, я воды принесу.
— Не надо, — махнула рукой Маша и проглотила несколько сладковатых пилюль. — А снотворное?
Алка молча протянула ей стандарт. Потом вдруг отдернула руку и, оторвав от целлофановой упаковки две таблетки, выдала их Маше.
— Да не бойся, травиться я не собираюсь, — усмехнулась та.
— Кто тебя знает, — сделала Алка гримаску, потом вышла на минутку и вернулась со стаканом воды. — На.
Маша запила лекарство и забралась в постель. Глянула на Алку. Та смотрела на нее с жалостью и участием, но самым сильным чувством, написанным на ее лице было всепоглощающее любопытство. Маша сжалилась:
— Завтра в двенадцать я к нему в больницу пойду. Со следователем. Пойдешь со мной?
— Конечно!
Переодевшись в пижаму и погасив свет, Алка забралась к Маше под одеяло, и некоторое время, лежа друг к другу спинами, они активно делали вид, что спят. Наконец Алка не выдержала:
— И все-таки я не понимаю. Зачем тебе все это? Исчезла бы и все.
— Что — все? — Маша повернулась к Алке лицом. — Что — все? Опять в бега? Я хочу жить дома. Просто жить, понимаешь?
— Просто жить? И деньги ты им вернула?
Деньги. Про них она просто забыла, даже не упомянула в показаниях. Или это сработала подсознательная жадность?
Нет. Действительно забыла.
— В следующий раз — сдам.
— Ну и зря. Если бы у меня были такие деньги, я бы… — Она замолчала.
— Что — ты бы? — Покачала головой Маша, чувствуя, как дремота сковывает ее тело. — Подумай, подумай. Если найдешь им классное применение, я их не в милицию, а тебе отдам… Ну ладно, все. Спокойной ночи.
И, снова повернувшись к стенке, она моментально уснула.
…Поднялись в половине девятого и целый час наводили марафет. Потом вышли из дома, поймали тачку и помчались в центр. Остановились у магазина «Фасон». Магазин работал с десяти и до открытия было еще минут пятнадцать. Но Маша ждать не стала, а нажала кнопку звонка. В витрину выглянула пожилая женщина, молча указала на табличку с расписанием. Маша в ответ покачала головой. Женщина кивнула и удалилась. Тут же к витрине подошла другая — знакомая Маше продавщица, улыбнулась ей и открыла дверь.
— Вы извините, что так рано, — сказала Маша после приветствия, — мне нужно забрать свою одежду. Даже лучше у вас переодеться.
— В это тряпье? — женщина с изломом приподняла красивую бровь. Девочка, тебе нужно носить красивые дорогие вещи. И, поверь мне, я знаю жизнь: для этого тебе не нужно даже шевелить пальцем. К таким как ты, а таких мало, деньги липнут сами.
У Маше по спине пробежал холодок. Ведь действительно последние годы деньги сами липли к ней. Деньги, а не счастье.
Продавщица говорила что-то еще, но Маша, не слушая ее, зашла за ширму и переоделась в свой видавший виды джинсовый костюм, кроссовки и, сложив новую одежду в сумку, вышла на улицу.
— Да-а, — протянула Алка, увидев ее, — вот это маскарад. Ты что, милостыню просить собралась?
— Врачи сказали, его нельзя беспокоить. А в этой одежде он меня не видит.
…К прокуратуре шли пешком, но все равно добрались немного раньше срока.
2
У входа в палату Зыков обернулся к девушкам.
— Вам, — кивнул он Алке, — придется подождать тут. А вы, Мария Викторовна, войдете вместе со мной, но своего присутствия ничем не выдавайте.
Сопровождавший их дежурный врач вопросительно посмотрел на них, но, не дождавшись разъяснений, промолчал.
В палате стояло четыре кровати. Две из них были пусты и аккуратно застелены, на одной сидел щуплый мужчина лет пятидесяти; Алексей лежал на койке возле окна.
Тихо пройдя, Зыков сел на табурет, доктор остановился справа от него, а Маша встала у изголовья. Атос (так Маша снова начала называть его про себя) лежал с закрытыми глазами и выглядел совсем неживым. Маша прижала к губам ладонь, чтобы не вскрикнуть. Почему-то больше всего ее напугала капельница, присосавшаяся трубочкой к его забинтованной руке.
Атос застонал и открыл глаза. Отсутствующим взглядом обвел комнату.
— Пить… — Это был даже не шепот. То, что он сказал, угадывалось только по движению губ.
— Пить вам пока нельзя, — отозвался врач. — Все, что вы можете себе позволить — вот: смачивать губы. — Он взял с тумбочки стеклянное блюдце с водой и ватный тампон на палочке. — Можете держать?
Атос еле заметно покачал головой.
— Ну, потом будете это делать сами, — и доктор осторожно провел тампоном по потрескавшимся лиловым губам Атоса. Тот закрыл глаза, сглотнул и скривился от боли.
— Еще, — прошептал он, не открывая глаз.
Врач повторил процедуру, Атос поморщился — то ли от боли, то ли от удовольствия. Потом открыл глаза и уже более осмысленно взглянул на окружающее. Однако взгляд его без интереса скользнул по лицам доктора и следователя, поднялся вверх…
— Маша, — через силу улыбнулся он. — Маша…
Она чуть было не закричала в ответ. Ты видишь меня, видишь!.. Но нет, он смотрит не в глаза, не в лицо, он смотрит… Проклятье! Как она могла забыть снять новые часики! Атос их раньше не видел, и теперь они висят прямо над его головой…
А он вновь прикрыл веки, застонал и затих.
Зыков настороженно смотрел то на него, то на Машу.
— Все, все, все, — засуетился врач. — Он впал в бессознательное состояние. Все-таки еще рано, он слишком слаб. Давайте перенесем встречу на завтра?
Зыков кивнул, поднялся и глазами сделал знак Маше: «Идем».
Она, не отрывая ладонь от губ, отрицательно замотала головой и свободной рукой еще крепче вцепилась в металлическую спинку кровати.
Зыков взял ее за локоть и настойчиво потянул к себе. Несколько секунд она сопротивлялась, затем разомкнула пальцы и, как механическая кукла двинулась за ним к двери.
Они были уже на пороге, когда Атос вновь застонал. Маша замерла, но Зыков просто вытолкнул ее в коридор и прикрыл дверь. Доктор остался в палате.
— Ну что он?! Как?! — Налетела на них Алка.
— Жив, жив, — успокаивающе хмыкнул Зыков. — Дуракам везет. Поехали-ка ко мне. Поговорим. И вы, — кивнул он Алке, — то же.
…С Алкой следователь говорил недолго, к тому же она спешила на занятия. Следующей Зыков вызвал в кабинет Машу.
— Присаживайтесь.
Маша села. И вдруг остро почувствовала страх и жалость к себе. Как будто вся жизнь ее будет теперь состоять из таких вот пыльных милицейских комнат и пропахших лекарствами палат, нестерпимого
