памяти Маша позволила ему это), затем улыбнулся наконец-то искренней, почти счастливой улыбкой и неожиданно заставил Машу покраснеть, заявив с причмокиванием:
— Хороша, чертовка!
— Хороша Маша, да не ваша, — несмотря на испуг, ревниво проворчала Амалия.
— Вот-вот! — строго сказала Маша, но и сама почувствовала, что голос ее прозвучал как-то уж слишком тоненько. Неубедительно.
Довольно хохотнув, Гога окончательно успокоился:
— Ладно, Маруся. Чего тебе надо-то?
Помолчав, Маша ответила:
— Понимаешь, Гога… меня никто не арестовывал.
— Так это не ты, что ли? — ткнул пальцем Гога в бумажку на стене.
— Вроде, я… Только не было меня там… Вот в этом я и хочу разобраться.
— Ясненько, — покивал Гога, — ясненько… — И вдруг обернулся к «Мышонку»: — Ты бы поесть собрала, а? У нас все-таки гость. Она, хоть и невидимая, а кушать тоже хочет…
Действительно, два батончика «Сникерс» за сутки — не самая сытная пища.
…'Мышонок' уютно повизгивал, наблюдая за тем, как в пустоте над столом исчезают куски мяса жареного под сметанным соусом, хлеб и ломтики овощей из приготовленного ею салата. (Только теперь Маша смогла по достоинству оценить Гогин выбор подруги жизни: готовила Амалия отменно.) «Мышонок» повизгивал, а Гога и Маша, то и дело перескакивая на захватывающие воспоминания, говорили о том, что и где им предстоит делать.
Собственно, Маша и сама толком не понимала, какую именно помощь она ждет от Гоги. По большому счету, ей просто нужен был ХОТЬ КТО-ТО. Одиночество, отсутствие близких людей угнетало ее. А теперь, прочтя эту газетную вырезку, она растерялась и вовсе… Да что там вырезка! Гога сказал ей:
— Как тебя менты повязали, я сначала-то по телику увидел, в «новостях»… Я сам-то тебя только раз в жизни видел, да и то — мельком, когда Прорву покоцали. Али-Бабе позвонил, а он телевизор не смотрел. Так я потом пол дня перед телеком сидел, все ждал, может, повторят, чтобы на видик записать. И повторили! Я Али-Бабе запись показал, он говорит: 'Маруся. Никакой ошибки…' Тут-то у меня чуток и отлегло от сердца…
— Ну спасибо!
— А ты как думала? Я как узнал, что они Кису твоего пришили, так, думаю, все — хана нам всем.
— Жив он… Да и не в этом дело… А запись у тебя не сохранилась, скорее, не спросила, а констатировала она.
Гога хлопнул себя по лбу:
— Точно! Есть!
Информационный сюжет об ее аресте был совсем коротким: за кадром звучал комментарий журналиста, почти дословно совпадающий с газетным текстом, а на экране мелькали какие-то люди, милицейские машины, роскошное фойе какого-то учреждения… И вот через это-то фойе и волокли ее двое спецназовцев — к дверям, на улицу. Всего — секунд пять-шесть.
Пока съемка велась в помещении, Маша еще сомневалась, но вот камера переместилась на тротуар, под яркий солнечный свет, оператор дал крупный план, и Маша ясно увидела себя. Именно СЕБЯ. Сомнений быть не могло. Даже свитер она свой узнала… Слезы на глазах…
Под конец комментатор продиктовал те же телефоны, что были указаны в публикации, внизу экрана пробежали цифровые титры.
Гога выключил телевизор. Маша глянула на себя в зеркало. Те же глаза. Те же слезы.
— Давай-ка, Маруся, позвоним, для начала, — предложил Гога. — Типа, мы — свидетели. Придумаем чего-нибудь. Хотя мне, ох, как не охота с прокуратурой связываться!..
Маша провела рукой по лицу, утирая слезы (хорошо, ее хоть не видят):
— Ты и не будешь связываться. Меня проводишь, и все.
— Добро.
— А как, к стати, Шахиня поживает?
— Кто ж ее знает. С тех пор, как она с Кисой твоим в бега подалась, я и не видел ее. И век бы еще не видел.
— И меня.
— А тебя я и так — не вижу. Теперь, правда, кажись, увижу — ты же раздваиваться стала…
Но Маша уже не слушала его, а, взяв радиотелефон, набирала номер. Что сказать? С чего начать разговор?
— Дежурный слушает.
— Здравствуйте. Я — по 'делу Маруси'.
— Одну минуту. Соединяю.
В трубке колокольчиками проиграла какая-то мелодия, затем прозвучал властный, слегка раздраженный мужской голос:
— Да! Слушаю вас.
Маша слегка оробела:
— Я по 'делу Маруси'…
— Вы можете назвать себя?
— Не хотелось бы.
— То есть вы желаете остаться инкогнито. Хорошо. Что вы имеете сообщить?
— Все. Я знаю о ней все. Каждый ее шаг.
— Вот как. — Голос слегка смягчился. — Тогда не хотелось бы по телефону. Может, вы могли бы подъехать сюда?
Маша уже сумела взять себя в руки. Пусть у простых смертных при слове «прокуратура» сердчишко колотится, ей-то чего бояться? И она решила говорить с позиции силы:
— Но у меня есть условие.
На том конце провода помолчали. Потом раздался мягкий смешок, и голос поинтересовался:
— Ну-ну, и что же это за условие?
— Она должна присутствовать при разговоре. Иначе, я не скажу ни слова.
— То есть, вам необходима очная ставка?
— Пусть так.
— Нет проблем. Сегодня подъедите?
Внезапно Маша испугалась. Очная ставка с собой…
— Нет, лучше завтра… Во второй половине дня.
— В четырнадцать ноль-ноль.
— Хорошо.
— Записывайте адрес. — Он продиктовал, затем добавил: — Если бы вы назвали себя, выписал бы вам пропуск. А так — придется встретить на вахте. Как я вас узнаю?
— Я… — начала Маша, но тут же спохватилась. — Вы меня узнаете. Точно узнаете.
— Вы уверены? — в голосе звучало то ли сомнение, то ли тщательно скрываемое возбуждение. Маша промолчала, и он продолжил: — Хорошо, договорились. Завтра в два я встречу вас на вахте, возле дежурного. Постарайтесь не опаздывать.
…Возле прокуратуры Гога с каменной мордой остался ждать ее в своем «москвиче». А Маша прошла внутрь. Не успела она сделать по ковровой дорожке и пяти шагов к милиционеру, как навстречу ей со стула поднялся высокий подтянутый мужчина лет сорока.
Его густая шевелюра была почти полностью седой, лишь кое-где пробивались темные пряди. Его смуглое лицо сразу расположило Машу к доверию, особенно — то, как насмешливо поблескивали его черные глаза. Насмешливо, но — с интересом… Ну, еще бы, ведь вряд ли он ожидал увидеть перед собой вторую Машу.
— Да, вас трудно не узнать! Ничего не понимаю! Объясните, что происходит?
— Может быть, не здесь? — Легко улыбнулась Маша. Легко, оттого, что человек этот был явно симпатичен ей. Сейчас, приглядевшись, она поняла, что сходу не верно определила его возраст: обманула
