заставило ее умолкнуть.
— Так, выходит, ты не пожелала мозолить ему глаза? — подчеркнуто холодно осведомилась мисс Эми. — Хорошо помню ту ночь, когда ты наглядно продемонстрировала,
— Да, но это было в самом начале… А с тех пор мы видимся постоянно. А ты разве нет?! — с деланным удивлением осведомилась мисс Сьюзен. Поскольку у ее собеседницы слов для ответа не находилось, она сочла нужным уточнить: — Неужели сегодня он явился к тебе впервые — впервые с тех пор, как мы о нем говорили?
Мисс Эми отозвалась не сразу:
— Ты полагала, будто я…
— Будто ты пользуешься тем же расположением, что и я? — воскликнула мисс Сьюзен. — Где уж мне! Я и заикнуться не смела… Временами ты меня просто поражала своим неприступным видом!
— Надеюсь все же, — Эми чуть поколебалась, прежде чем парировать удар, — надеюсь все же, я не поражала тебя нескромностью!
Мисс Сьюзен до крайности была огорчена обделенностью младшей кузины, и потому язвительный выпад Эми прошел, по счастью, незамеченным.
— Значит, ты коротала время в пустом ожидании? — сокрушенно покачала головой мисс Сьюзен.
Краска на щеках мисс Эми неразличимо сливалась с темнотой.
— Он явился, как я уже сказала тебе, сегодня утром!
— Что ж, лучше поздно, чем никогда! — С этими словами мисс Сьюзен поднялась с кресла.
Мисс Эми недвижно продолжала сидеть.
— Выходит, все твои странности объясняются только тем, что ты считала, будто имеешь основания для ревности?
— Для ревности?! — Бедная Сьюзен встрепенулась от возмущения. Голос ее зазвенел так, что Эми тут же вскочила на ноги: минуту-другую они стояли в сумеречной полутьме лицом к лицу, как настоящие соперницы. Младшая из кузин успела, к счастью, опомниться и осознать всю несообразность возникшего конфликта.
— Ну а теперь-то с какой стати нам ссориться? — мягко проговорила мисс Эми.
Притихшая Сьюзен пробормотала:
— Да-да, это просто ужасно…
— Мы с тобой словно родные сестры, — настаивала мисс Эми.
— Наверное, так оно и есть, — согласилась мисс Сьюзен, но, не удержавшись на высоте самоотвержения, подпустила напоследок шпильку: — Говорят, если женщины ссорятся, то, как правило, из-за мужчины.
Эми не возражала, но внесла существенное уточнение:
— Если это настоящий мужчина — возможно.
— А разве ты не считаешь…
— Нет! — отрубила Эми и вышла из гостиной, словно не желая замечать растерянности мисс Сьюзен, а ведь та надеялась — увы, тщетно! — на какой-то иной ответ. Ситуация, таким образом, прояснилась; характер привилегий был прочно закреплен за каждой из кузин, хотя и нельзя было с полной уверенностью заявить, не заставил ли дрогнуть чашу весов в пользу мисс Эми ее категорический отказ даже косвенно затрагивать стержневой для их теперешней жизни вопрос. Тем самым мисс Эми как бы не допускала и тени сомнения в том, что разбирается в мужской природе куда основательней.
Стержневой вопрос и в самом деле на время словно бы перестал существовать: отныне, по молчаливому уговору, кузины могли не ожидать друг от друга ни отчетов, ни признаний. Любые свежие происшествия следовало полагать не заслуживающими упоминания: теперь это не влекло за собой неловкости, поскольку взаимные ревнивые подозрения совершенно уничтожились. Месяц и другой протекли без осложнений: кузины исходили из предпосылки, что решительно все должно восприниматься ими как само собой разумеющееся. При встречах они беседовали так, как и подобает беседовать двум одиноким, проживающим под общим кровом благородным дамам, однако в конце концов сделалось совершенно очевидно, что, невзирая на все старания, образовавшуюся пустоту ничем не заполнить: им в жизни не напасть больше на тему, которая способна хотя бы в самой отдаленной степени сравниться по важности с перипетиями, сопряженными с прихотливой судьбой их кровного предка, мистера Катберта Фраша. Весна меж тем простирала украдкой свои нежные объятия все шире, застенчиво рассыпая бесчисленные щедроты: земля и воздух полнились едва осязаемыми тенями и смутно различимыми голосами, словно пришедшими из прошлого; наши подруги, согнувшись в три погибели, подолгу просиживали в саду над грядками цветника, вдыхая полузабытое благоухание, оно лилось и через распахнутые настежь окна; весна свободно входила в дома, легко переступала через живые изгороди, однако всеобщее обновление не в силах было возродить увядший росток доверительной словоохотливости, возникшей некогда между кузинами. Впрочем, внутреннее ожесточение миновало вместе с зимней суровостью; по крайней мере, настороженность растаяла, точно растопленный солнцем тонкий ледок. Кузины все больше упивались своим нечаянным достоянием; по мере приближения тепла старый дом, казалось, начинал пробалтывать вековые секреты; в невнятных ночных шорохах чудилось эхо давно смолкших шагов, а в странном поскрипывании — то там, то здесь — чьи-то былые приглушенные всхлипы. Главное очарование весны, явившейся в Марр, и заключалось в том, что она самым красноречивым образом обнаруживала преклонный возраст города, его неодолимую тягу к покою. Старинность городка открывалась взору нагляднее всего именно в те дни, когда мягкосердечная природа, схожая с юной красавицей, что ласково прильнула к одряхлевшей прабабушке, жестом благословения возлагает любящие руки на убеленную сединами голову. Весна не только проливала свет на благородное достоинство старости, но также открывала взору свидетельства пережитых испытаний, избороздивших лик города неизгладимыми рубцами и морщинами. Поведение добрых дам, занимающих наше внимание, с приходом благодатной поры тоже заметно переменилось: проскальзывавшая время от времени, хотя и под сурдинку, еле различимая нотка зависти бесследно исчезла, вытесненная полнозвучной гармонией. Прелесть сезона располагала к взаимной заботливости, подчас даже казалось, будто кузины не без оттенка соболезнования, искренне, от всей души сопереживают друг другу. Основания для участия каждая обречена была теперь отыскивать только в собственной душе, однако обе томились в ожидании, чтобы удостоверить свои предположения наверняка: они должны были заручиться внутренней гарантией, что, если обет молчания будет нарушен, конфидантку это никоим образом не оскорбит в ее лучших чувствах… По счастью, туго натянутая струна скоро лопнула, напряжение разрядилось.
Старое кладбище в Марре открыто для всякого посетителя: оно усердно воздает память ушедшим, сохраняя на надгробиях имена, даты и эпитафии; чтятся здесь и последние в роду, и представители поколений, подвергнутых остракизму; расположено оно на плоской безлесной возвышенности, где за низкой стеной виднеется колокольня покосившейся от времени церкви. Через кладбище пролегает удобная дорога, и случайный прохожий медлит нередко, проникаясь почтительным сочувствием к колоссу со сгорбленными каменными плечами, увитыми густым плющом (именно такой образ невольно вызывает в воображении величественная постройка). Мисс Сьюзен и мисс Эми, до сих пор редко здесь бывавшие, однажды майским утром присели на нагретую солнцем могильную плиту, озирая окрестности в состоянии какого-то затаенного смущения. Все их теперешние прогулки утратили осмысленность, словно на полпути к цели их что-то останавливало, и они поворачивали обратно, не выказывая интереса к окружающему. Между тем желаемый предмет обсуждения — одинаковый для обеих, о котором они только и мечтали, — явственно вставал перед их умственным взором с самого начала прогулки, но всякий раз кузины возвращались домой, утомленные стараниями избежать даже отдаленнейших намеков на скользкую тему. В то утро, когда до дома уже было рукой подать, кузины острее, чем когда-либо, прониклись настоятельной потребностью вторгнуться в запретную область: рискованные фразы готовы уже были сорваться у них с языка, но тут Сьюзен без всякого видимого повода вдруг рассеянно оборонила, обращаясь словно в пустоту:
— Надеюсь, дорогая моя Эми, ты не обидишься на мои слова… Знаешь, я должна тебе признаться… Мне очень, очень тебя жаль.
— Знаю, — спокойно кивнула Эми. — Я давно это по тебе чувствую. Но какой же у нас выход?
