– Сто сорок четыре.
– Как звали вашу мать?
– …Не помню…
– В каком городе вы живете?
– …Не помню…
– Ваш любимый писатель?
– Гоголь… Булгаков…
– Композитор?
– Бетховен.
– Сколько вам лет?
– …Не помню…
– Спасибо, голубчик. На сегодня хватит. Отдыхайте.
– С сожалением вынужден констатировать, коллеги, что при введении канюли была случайно разрушена область…
– Я хочу уточнить. Это, строго говоря, не случайно. Искусственный человек был выращен специально для того, чтобы такой случайности не произошло при оперировании настоящего… настоящего человека. И то, что больной Журавин – на пути к выздоровлению, целиком заслуга этого метода…
– Вот именно! Важен результат. Мы имели умирающего больного Журавина. А теперь мы имеем выздоравливающего больного Журавина…
– …И точную его копию, лишенную памяти…
– В том-то и дело, коллеги, что не лишенную. Этот человек прекрасно помнит все, за исключением только того, что касается его собственной личности. Он помнит, что первый спутник был запущен в октябре пятьдесят седьмого, но не помнит день своего рождения. Он обожает Гоголя, цитировал мне вслух… Он играет на фортепьяно, и замечательно играет! По памяти. А вот сказать, где закончил консерваторию, и какое вообще у него образование, он не в состоянии. Не знает, женат он или нет…
– Кстати, а больной Журавин женат?
– Не знаю. Можно посмотреть в его карточке. Да это и не важно…
– Не важно?
– Ну конечно! Раз этот… второй… не знает о существовании жены, то и слава богу! Журавин выпишется и поедет домой, к жене, если она у него есть. А этот… Этот пока останется в институте.
«Счастливое ощущение свободного полета сменяется привычной тревогой. А вдруг сегодня не раскроется? Пора! Ха-ха-ха! Толчок!.. Оранжево-белый купол закрыл полнеба. Земля внизу перестала кружиться… Озеро… Башня… А, вот он, крест. Наляжем на эти стропы. Ветер… азимут триста пять… Наташка волнуется… Не нужно было приглашать ее на соревнования. Ну, а Димка, тот, конечно, счастлив. Смотрит на папу. А папа высоко-о-о!!.. Крест приближается. Все забыть! Группировка! Тол-чок!!!» – открываю глаза.
Что же мне снилось? Полет какой-то? Не помню. А вдруг мне снилась та жизнь, до болезни? Ерунда. Если я потерял память, то и во сне не должен ничего вспоминать… Как же меня зовут? Сергей? Нет. Володя? Нет. Игорь? Нет, Алексей? Нет…
– Хватит валяться в постели, голубчик. Иди умойся, я завтрак принесла.
– Тетя Вера, я в столовую могу пойти…
– Тебе велено тут завтракать. Умывайся. Голова болит?
– Тетя Вера, скажи, как меня зовут?
– Нешто ты сам не знаешь? Ой-ей-ей… Так для меня вы все больные. «Больной из четвертой», «больной из двенадцатой»…
– Продолжим, больной. Сколько вам лет?
– Не знаю… Лет тридцать…
– Вы мужчина или женщина?
– Не валяйте дурака, доктор. Когда вы мне расскажете, кто я и что со мной?
– Всему свое время. Имейте терпение. Вас лечат. Вернее, будут лечить, если вы нам поможете. Нам необходимо изучить вашу память. Постарайтесь отвечать точнее. Вспоминайте, вспоминайте!
– Доктор, у меня родные есть? Я что, к вам такой и попал?
– Не отвлекайтесь, больной. В ваших интересах помочь нам. Продолжим. Вы спортом занимались?
– Доктор, я устал…
«Алексей? Нет. Вася? Василий? Нет. Михаил? Нет. Игорь? Нет. Сергей? Нет…»
– Мы должны рассказать ему. Какое мы имеем право скрывать от человека его прошлое?
– Мария Федоровна, вы уверены, что это не нанесет ему вреда? Таламический болевой синдром…
– Не уверена… Но не уверена и в том, что наша скрытность ему на пользу. И потом не забывайте – это больница.
– Это институт.
– Это больница. Он все равно узнает. По-вашему, лучше, чтобы он узнал свою историю от нянечек или от больных?
– Я посоветуюсь с Валентином Петровичем…
« – Папа, а лодка не перевернется?
– Нет, Димка.
– А если перевернется?
– Не перевернется.
– Ну а если?
– Мы с тобой доплывем до берега.
– Па-а-па! Я же не умею.
– Я тебя вытащу.
– Можно, я погребу немножечко?
