праздности и пороку. Мы должны знать, чем содержит себя житель города, не обрабатывая поля и не занимаясь должностью или мастерством. Эта предосторожность избавляет честных граждан от многих неприятностей. Мы также обязаны давать работу и занятие ищущим пропитания, объяснять весь городской порядок прибывающим сюда за делами, призирать сирот, неимущих, несчастных и странников.
– К какому же разряду вы причислите нас? – сказал я и повторил мои приключения, со времени моего падения в подземную пропасть.
Чиновники слушали меня с величайшим любопытством, осматривали нашу одежду и сложение тела скотиниота и, удостоверившись из моего ломаного языка в том, что мы иностранцы, по кратком совещании, объявили нам, что мы будем содержаться в городской гостинице до тех пор, пока не изберем себе рода жизни и не узнаем языка и обычаев Светонии. Нам тут же дали одежду светонцев, похожую на древнюю греческую, в которой наш скотиниот казался чрезвычайно смешным. Один из чиновников взялся сам проводить нас в гостиницу и доложил обо всем городскому начальству.
Проходя городом, мы удивлялись чистоте его и довольству жителей. Улицы были широкие, и частные все дома вообще небольшие, в один этаж, с садом и цветниками перед окнами. Общественные здания, напротив того, были чрезвычайно великолепны, покрыты блестящим металлом с мраморными колоннами; резьбою и архитектурою превосходили они все, что я видел в натуре и на рисунках. Экипажей было очень мало. Проводник сказал нам, что в Утопии только пожилые и заслуженные люди и больные ездят в повозках, запряженных волами; все прочие ходят пешком, как следует здоровому и бодрому человеку. Прибыв в гостиницу, чиновник дал приказание в рассуждении нашего содержания и приставил к нам двух собеседников, вроде итальянских чичероне, чтоб во всякое время водить нас по городу, показывать и объяснять нам все достойное любопытства и знакомить с здешними обычаями. Скотиниот и Джон изъявили желание остаться дома и отведать всех напитков Утопии, полагая, что счастливые люди должны иметь хорошее вино, а я, с моим собеседником, пошел бродить по городу. Я чрезвычайно удивился, вовсе не встречая женщин на улицах, и спросил у моего собеседника:
– Неужели вы женщин держите взаперти, как индеек, подобно нашим азиятцам?
– Напротив того, они пользуются у нас совершенною свободою, – отвечал светонец, – но они имеют столь много занятий дома, что, исключая часов, назначенных для публичных прогулок, им некогда бродить по улицам. Домашнее хозяйство, воспитание детей и все работы, не требующие больших усилий, предоставлены у нас женскому полу. Женщины ходят за больными, приготовляют лекарства, пищу, одежду, наблюдают за чистотою в домах, и праздность почитается у нас величайшим пороком в женщинах.
В это время я вспомнил о наших бесконечных визитах, прогулках, посещениях всех лавок и магазинов без нужды и без дела и невольно улыбнулся. Светонец приметил это и спросил меня:
– Разве у вас праздность не почитается пороком?
– Не всеми, – отвечал я, – при всем том я полагаю, что ваши женщины не трудятся столько, как наши. Знаете ли вы, что такое мода? – промолвил я.
– Нет, – сказал светонец.
– Итак, я вам растолкую: мода есть обычай переменять как можно чаще цвет и покрой платья, вид прически, фасон шляпок, форму экипажа и домашних приборов, даже образ жизни, занятий, увеселений и самого горя или траура.
– То есть вы беспрестанно усовершаете ваши изобретения и промениваете их на лучшее? – сказал светонец.
– Если б это было так, как вы говорите, – возразил я, – тогда мода почиталась бы путем усовершенствований; но, по несчастию, часто выходит напротив. Мы меняем покойное на беспокойное, твердое и крепкое на слабое, красивое на безобразное потому только, что так велит мода.
– Кто же изобретает моду? – спросил светонец. – Без сомнения, отличнейшие и умнейшие люди?
– Вы не мастер угадывать, – сказал я. – Моды изобретают полсотни швей, в одном большом городе, и знатные дамы более повинуются уставам ветреной швеи, нежели… но не в этом дело. Я вам сказал, что наши женщины более трудятся: теперь вам будет это понятнее, когда я скажу, что прекрасный пол высшего звания занимается у нас модами, то есть женщины не работают сами, но только наряжаются, обновляются и преобразуют все в доме. Это отнимает у них все время, и едва остается в сутки несколько часов на визиты, осмотр магазинов и прогулки, и потому другую половину суток, то есть неизвестную вам ночь, посвящают они на балы, собрания и т. п. Итак, наша светская женщина находится в беспрестанной работе и гораздо скорее приходит в изнеможение и теряет силы, нежели простая крестьянка, достающая себе пропитание в поте чела.
– Но какая польза от этой так называемой работы? – спросил светонец.
– Это другой вопрос, – сказал я, – на который трудно отвечать.
В это время мы приблизились к одному огромному зданию.
– Это суд, – сказал светонец.
– Итак, у вас есть суд, следовательно, и тяжбы! – воскликнул я. – Позвольте усомниться в счастии жителей Утопии.
– Не будьте опрометчивы, – возразил светонец. – Люди не могут руководствоваться собственною волею, как животные инстинктом, и потому, для определения правого и неправового, составлены законы, а где законы, там должны быть и блюстители правосудия, которые обязаны разрешать трудные вопросы юридические в сомнительных случаях.
– Есть ли у вас ябеда в судах! – спросил я.
– Не знаю, что такое ябеда, – сказал светонец. – Растолкуйте.
– Когда вы не знаете ябеды, то я начинаю верить вашему счастию.
Мы вошли в огромное здание, которое было совершенно пусто.
– Где же толпы канцеляристов, где толпы просителей, поверенных?
– Мы ничего этого не знаем, – сказал светонец. – Незаконного не просим и не желаем, следовательно, и не знаем тяжеб. Но войдемте в судейскую.
В огромной зале лежала на налое небольшая книга законов; другая книга, журнал текущих дел, лежала на столе, и несколько дежурных судей дремало на стульях.
– Теперь более уверяюсь в счастии Утопии, – сказал я на ухо своему проводнику, – когда вижу, что судьи дремлют не от лени, а от безделья.
В это время судьи проснулись, и один из них подошел к нам и спросил, не требуем ли мы справки с законами или разрешения какого-нибудь спора. Узнав, что я чужестранец и посетил Суд из одного любопытства, судьи просили меня присесть и отдохнуть. Разговаривая с ними более часа о различных предметах, я узнал, что у них вовсе не случается тяжеб, а только бывают сомнения насчет законных или незаконных поступков или действий, и в таком случае их обязанность состоит в буквальном толковании законов. О взятках они даже не имели понятия. Распростившись с судьями, мы вышли на улицу и встретили толпы мальчиков и девочек, идущих в публичную школу учиться мастерствам и всякого рода механическим занятиям. Каждый светонец обязан непременно знать какое-нибудь искусство или мастерство, чтобы, в случае нечаянной потери своего имущества, мог пропитать себя собственными трудами.
– В каком состоянии ваша словесность? – спросил я.
– В самом блестящем, – отвечал светонец. – Наши поэты воспевают славу Всевышнего и добродетели своих соотчичей; прозаики занимаются развитием и распространением полезных нравственных истин различными способами, посредством истории, романов, повестей, трагедий, комедий, сатир и т. п. Ученые трудятся над открытием и усовершенствованием в науках и художествах; артисты и художники работают для славы отечества, и все писатели, ученые и художники пользуются уважением в обществе, как люди, отличные от прочих большим количеством мыслящей силы и старающиеся о славе народа, о пользе общей.
– А каково они живут между собою? – спросил я.
– В мире и согласии! – отвечал светонец.
– Быть не может! – воскликнул я. – Разве у вас нет журналов?
– Напротив того, множество! – отвечал он.
– Чем же они наполняются?
– Любопытными статьями, неизвестными публике, и критикою, – сказал светонец.
– Не понимаю, как можно согласить критику с миром и дружбою между литераторами! – возразил я.
