находкам. Однажды вечером мы сидели возле палатки Мэри, слушая приправленного хрипами радиопомех Моцарта. При свете керосиновой лампы Мэри трудилась над цилиндрическим кувшином для жертвоприношений, украшенным изображением бога, скорее всего Кецалькоатла, стараясь восстановить первозданный блеск сосуда.
— Нет, Джимми, — грустно сказала она, — не могу я примириться с тем, что эти бесценные сокровища попадут в руки этих подонков из военной хунты, которые их непременно прикарманят.
— Давши слово, держись, — сказал я без особого энтузиазма и стал выбивать из трубки золу. — А впрочем… Завтра прилетит вертолет…
— Чем больше я об этом думаю, тем яснее мне становится их дальнейшая судьба, — процедила она сквозь зубы. — Получив наши сокровища, министр не преминет перепутать служебный адрес с домашним.
Потом мой бесценный папочка позвонит ему как-нибудь вечерком домой и спросит, на какую сумму выписывать чек. Тут уж господин министр сам решит, продавать ли раритеты от своего имени или от имени вверенного ему министерства.
Мэри не ошиблась, и только благодаря ее усилиям любитель виски и бейсбола, умеющий из одного цента делать десять, передал все наши находки в дар музею Миннеаполиса в знак нежной любви достопочтенного мистера Самюэля Эфраима Кроуфорда, всесильного президента компании «Кроуфорд электроник сапплайс», к своему родному городу.
Когда прилетел вертолет, через две минуты после приземления я уже мог сообщить своим товарищам, что, согласно данным радиоуглеродных исследований, город Тикал достиг своего наивысшего расцвета где-то в те времена, когда царь Ирод издал приказ об истреблении младенцев[2]. Когда я прикинул, сколько веков этому могло предшествовать, у меня круги поплыли перед глазами.
Все последующие дни мы вела себя словно безумные. По ночам нервное возбуждение но давало мне уснуть, к тому же снаружи доносились голоса Берта и Дона, которые до первых петухов болтали у догорающего костра в компании с нашим добрейшим умищей Берналом дель Энсико. Они, видно, искали веские аргументы, чтобы не выглядеть в моих глазах недоучками, и, когда, наконец, пришли ко мне со своим планом, им и в голову не могло прийти, что я уже давно думаю над тем же.
— Послушайте, Джимми, — начал Коле, — значит, результаты радиоуглеродного анализа полностью подтвердили перспективность дальнейших раскопок?
Я равнодушно пожал плечами, лишь легкой ухмылкой дав им понять о своей солидарности с ними в этом вопросе.
— Что правда, та правда, — согласился я, как мог равнодушнее.
— Вот об атом-то мы и хотели с нами поговорить, — подхватил Параинсон. Эта идея пришла нам в голову довольно неожиданно, но Мари тоже находит, что…
— Да вы дипломат, Дон. Привлечь для подкрепления даму — прекрасный стратегический ход, — засмеялся я. — А теперь выкладывайте, что у вас на уме.
Разговор наш свелся к следующему. До сего времени считалось ересью сравнивать доколумбовы пирамиды с египетскими, проводить между ними какие-либо аналогии. Если кто-нибудь осмеливался заявить, что сходство между ними покоится не на чистой случайности, апологеты Селера тут же пригвождали его к позорному столбу. Но было бы верхом научной безнравственности предать все, что мы узнали, забвению.
Ведь радиоуглеродный метод подвел конечную черту под целой эпохой школярских разглагольствований.
Разве легенда о белом боге Кепалькоатле, приплывшем на своем диковинном корабле с востока, менее достойна уважения, чем фантастическая подоплека других верований? И разве не настало время отнестись всерьез к древнеегипетскому сказанию о таинственной стране My, лежавшей на другом конце земли?…
— Кто знал, что американские пирамиды имеют столь древнее происхождение? Пока это не подтвердили радиоуглеродные анализы, с уверенностью трудно было что-либо утверждать, — заметил Паркинсон.
— К тому же, — вмешался Коле, — здесь в окрестностях много холмов, на вершинах которых могли быть устроены святилища.
Вряд ли тогда нашелся бы хоть один ученый, который не счел бы эти рассуждения чистейшим бредом.
И я старался вдолбить в головы двух упрямцев, что мы пришли сюда как научная экспедиция, а не как авантюристы из романов Райдера Хаггарда. Однако должен признаться, что я с детства увлекался Хаггардом и именно ему обязан интересом к археологии, зачастую я даже ловил себя на том, что всерьез принимаю его фантасмагории.
На следующий день я все же остановил работы на опытном участке, решив бросить силы на пирамиду Коле и Паркинсона, как мы с этого времени стали фамильярно называть облюбованный ими холм.
3. Открытие
И трех дней не прошло, как меня охватило такое нервное волнение, что я не находил себе места. Когда D полдень я уходил в свою палатку, чтобы прилечь и попытаться хоть немного соснуть, сон бежал от меня. Моя романтическая натура, увы, побудила меня прислушаться к доводам студентов, пойти на поводу их безумной идеи. Отдавшись на миг мальчишескому удальству, я позволил себе заразиться верой этих парнишек. Что теперь делать? Я решил, что завтра приостановлю раскопки у подножия ступенчатой пирамиды, которые, во счастью, еще могли войти в общий объем земляных работ.
Успокоив таким образом свою совесть, я наконец задремал. Внезапно меня разбудил хриплый голос Энсико, донесшийся как бы издалека.
— Доктор! — задыхался он от волнения. — Вы должны немедленно пойти со мной…
Я сразу же сообразил, что в дело замешаны наши диоскуры Коле и Паркинсон. Злой как черт шел я вслед за учителем, обжигаемый безжалостным солнцем. До пирамиды еще оставалось. с полкилометра, но оба студента уже рьяно махали мне издали своими сомбреро, обычным головным убором местных жителей.
Я не задал Энсико ни одного вопроса, но он заговорил сам.
— Я думаю, доктор, что это очень важно. В самом подножии скрывается какой-то выступ, украшенный скульптурными фигурами. Мистер Коле уверен, что это своего рода портал.
— Чепуха, — оборвал я его. — На сто миллионов ни одного шанса, что в этой чертовой пирамиде скрывается что-нибудь, кроме песка и камней.
Я так и кипел от злости, пока мы шли под раскаленным небом. Но вся злость сразу же улетучилась, как только я увидел выражение растерянности и настороженности в глазах моих помощников. Не успели они произнести и слова, как я уже решил плюнуть на все предубеждения моих высокомерных ученых коллег. Между тем Коле и Паркинсон молча смотрели на меня. На мой вопрос они ответили легким кивком.
Мне стало ясно, что отныне я становлюсь действующим лицом какого-то приключенческого романа викторианской эпохи. Все остальное меня перестало волновать.
Примерно треть восточного основания была очищена. Мое внимание привлекла монументальная лестница, которая когда-то вела наверх в разрушенное святилище. Спрыгнув в глубокую выемку, я не мог сдержать громкого возгласа удивления. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что каменная резьба содержит не только декоративные элементы, но и надписи, Выпуклый карниз обрамлял четырехугольную нишу, достаточно глубокую, чтобы в ней поместились два здоровенных стража, задняя стена была покрыта надписями на языке майя.
— Вот это да, — заорал я, возвращаясь к солдатскому жаргону, и так здорово хлопнул ребят по плечу, что они даже съежились. — Великолепная работа.
Поздравляю вас… Пусть Бернал позовет Мэри сделать замеры, а доктор Джонсон сфотографирует
