Когда по городам и селениям разнеслась весть, что не стало лучшего воеводы, спасителя русской земли, Тушинский вор, как прозвали нового Дмитрия, опять начал провозглашать себя избранником божиим и уверял: смерть князя Михаила – не что иное, как знак свыше.
Он снова сделался щедр на посулы и обещания, особенно усердствовал в отношении поляков, которых у него благодаря неутомимому Сапеге еще оставалось немалое количество.
– Я надеюсь с вашей помощью скоро воссесть на столице предков! – заявлял он своему потрепанному рыцарству. – Заплачу вам тогда за все ваши труды и отпущу в ваше отечество. Но я бы желал всегда видеть вас при себе. Даже когда я стану государем в Московии, и тогда не смогу я без поляков сидеть на престоле. Хочу, чтобы всегда были при нем польские рыцари! Один город будет держать у меня московский человек, а другой – поляк. Золото и серебро – все, что есть в казне, – все ваше будет, а мне останется слава, которую вы мне доставите.
Теперь, когда Рожинский не восстанавливал своих против Дмитрия и не выставлял его на каждом шагу дураком, его вновь начали слушать со вниманием. Особенно после того, как к нему прибыла царица, особенно после того, как выяснилось, что царица беременна!
Теперь у них были не только царь Дмитрий и царица Марина. У них должен был появиться царевич, наследник. Настоящая царская семья… В этом было что-то весьма убедительное для поляков, которые, как и все католики, относились к семейным узам с огромным уважением, даром что сами давно побросали свои семьи на произвол судьбы, потащившись в Московию за призраком удачи.
Да, Марина поняла свое новое положение, еще пребывая в ставке Сапеги, где невольно задержалась на два месяца. Она ничуть не сомневалась, что беременна от Заруцкого. Ведь с мужем жила сколько времени, а ничего. Тут же одна ночь – и вот…
Сапега нипочем не хотел выпускать ее из крепости, правдами и неправдами уговаривал остаться, осыпал комплиментами и посулами, устраивал в ее честь маленькие балы, на которых Марина, отвыкшая от милого ее сердцу веселья, танцевала до упаду, до головокружения. А потом как-то раз вечером она ощутила, что сегодня состоится серьезный разговор. В самом деле – время недомолвок чрезмерно затянулось, хватит ходить вокруг да около, пора переходить прямо к делу. Именно поэтому, прежде чем идти на ужин к Сапеге, Марина кое о чем пошепталась с Барбарой…
Предчувствия не обманули Марину. Сапега впрямую заявил:
– Дело Дмитрия проиграно. Против него стоят не только король Сигизмунд и царь Василий. Против него вся Московия скоро подымется. Вот увидите, ясновельможная пани, что падет ваш супруг не в бою, не при государственном перевороте, как пал первый Дмитрий, а от рук какого-нибудь невидного мещанина либо стрельца. А еще хуже, ежели наколет его на копьецо обыкновенный немытый татарин, коему почудилось, что наш «государь» непочтительно взглянул на его мурзу!
«Типун тебе на язык!» – подумала Марина с искренней тревогой.
– Я предлагаю вам свою руку, – продолжил Сапега. – Руку, на которую вы сможете опереться, и сердце, которое будет биться только вами. Если вы станете моей путеводной звездой и моим знаменем, я… я смогу очень многое. Я соберу новую армию – меня знают поляки, они любят меня, пойдут за мной охотно. Я встану против Сигизмунда в защиту ваших прав. Я возведу вас на московский престол.
– То есть вы желаете стать царем в России? – уточнила Марина, подумав, что этот трон манит авантюристов всех мастей, в точности как медом намазанный ломоть хлеба манит мух. Но отчего этим легкомысленным людишкам кажется, что овладеть престолом так уж просто? А ведь овладеть – это еще полдела, главное – удержать его!
– Царица здесь только вы, моя ненаглядная панна, – склонился перед ней Сапега. – Вы законная царица Московии и полновластная властительница моего сердца.
Он выпрямился и вдруг стремительно оказался рядом с Мариной, схватил ее за талию, потянул к себе:
– А вот теперь вы точно моя пленница! Я вас никуда не отпущу от себя!
Марина уперлась в его грудь вытянутыми руками и смотрела в лукавые желтые глаза, задумчиво прикусив губу.
Слова Сапеги можно было понять двояко. В них крылась угроза… Однако Марина не спешила вырваться из его объятий именно потому, что оставаться рядом с ним было так же опасно, как оттолкнуть его. Она давно знала, что Сапега к ней неравнодушен: еще в Польше на каком-то балу пытался объясниться в любви. Его всегда влекло все неприступное: невеста русского государя, жена русского царя, царица московская…
Она уже совершенно точно знала, как обойтись с Сапегой, чтобы не заиметь в его лице серьезного врага. Способ был только один… причем весьма приятный.
Марина с тайной усмешкой вспомнила, как боялась когда-то близости с мужчиной. Теперь она понимала, что это – ее главное оружие… против мужчин, и готова была испытывать его сколь угодно часто. Боже мой, боже, какой долгий, невероятно долгий путь прошла она от той самборской недотроги, которая гнушалась и руку влюбленному пажу лишний раз протянуть для поцелуя! Репутация неприступной красавицы была идолом панны Марианны. И вот этот идол рухнул, разбился вдребезги…
Удивительно, насколько свободно она себя теперь ощущала. Словно бы цепи какие-то свалились с рук и ног.
Она изо всех сил пыталась отвечать на затейливые ласки Сапеги, но перед глазами мелькало не это круглое лицо с пышными усами и желтыми глазами (в Сапеге было нечто кошачье), а то, другое, страстное, зеленоглазое…
Потом Марина какое-то время лежала рядом со спящим, мрачно вглядываясь в темноту и мысленно сокрушаясь. Да… плохи дела, гораздо хуже, чем ей казалось. Мало того, что забеременела от казацкого атамана, так еще, кажется, влюбилась в него, если только его и видит, даже когда лежит в объятиях другого мужчины!
Нет, даже мыслей этих нельзя допускать в голову. Любовь – это для тех, у кого есть на нее время. У Марины же этого времени нет, значит… А вот беременность – от этого так просто не отмахнешься. Да и не стоит. Только надо поступить разумно, разумно… Надо убедить Дмитрия, что ребенок – его.
Той же ночью, покинув спящего Сапегу с куда большей легкостью, чем она недавно покидала спящего Заруцкого, Марина ушла в Калугу – верхом, уведя за собой три сотни донских казаков, готовых вновь послужить царю Дмитрию.
Слитный топот копыт разбудил Сапегу. Воевода выскочил из дому полуодетый, в наброшенной на плечи медвежьей дохе, завопил часовым:
– Не пропускайте их!
Громада всадников заклубилась перед стеной. Засверкали выхваченные из ножен сабли, однако Марина вырвалась из толпы и осадила коня перед Сапегой.
– Вели отворить! – выкрикнула она пронзительным голосом. – Не то я дам тебе бой! Твое войско сейчас спит – мое порубит вас всех в щепы, а тебя первого! Думал, царица теперь твоя будет? Никогда! Вели отворить!
Сапега умел признавать поражение и знал, что в военном деле ценится не только умение побеждать, но и умение красиво проигрывать.
– Открыть ворота! – злобно рявкнул он, но тотчас вздел на лицо улыбку и отсалютовал пролетевшей мимо него всаднице обнаженной саблей.
С каким удовольствием он обрушил бы эту саблю ей на шею!
Странная теперь у Марины была жизнь!
Помнится, было время, когда ей снилась крутая лестница. С величайшей осторожностью поднявшись высоко-высоко, она вдруг ощущала, что ступеньки колеблются под ногами. В следующее мгновение лестница складывалась, словно гармошка, и Марина повисала в воздухе, понимая, что сейчас грянется оземь. Само падение не снилось никогда – Марина успевала проснуться, задыхаясь от страха, в ледяном поту.
Вот в этом состоянии – еще не свершившегося падения – она находилась сейчас постоянно.
Дмитрий метался от Калуги в Коломенское, от Боровского в Угрешский монастырь, оттуда в Серпухов…
