квартиру, почему-то отказали тормоза. Кушнарь испытал радостное чувство удовлетворения, но будучи человеком не злобным и относительно порядочным, тут же устыдился этого своего чувства и постарался смыть его следы, переходя к конкретным действиям. Он отважился в душе на оригинальное и милосердное решение проблемы, тем более, что Мячиков навредить теперь ему не мог.
– Что ж, – более оживленно сказал Кушнарь, – не хотите, как хотите. Вы должны просто дать себе отчет, что это навсегда. Вы останетесь невидимкой…
– …до гробовой доски?
– Послушайте, – начал снова выказывать признаки нетерпения Кушнарь, – у меня для вас есть два варианта. Либо я должен избавить город от вашего присутствия, либо заставить вас сотрудничать с нами.
– Второе исключено, – гордо заявил Стрелков, – а первое… Как хотите, ловите, ищите, только я вас предупредил: я буду действовать, я такое устрою!
– Я вот о чем подумал, – спокойно сказал Кушнарь – видимо, угрозы Стрелкова на него не действовали, – даже если я вас отпущу с миром, спокойно вам не жить. Город полон слухов, вас будут преследовать до тех пор, пока не поймают. Отпустить я вас не могу…
Кушнарь замолчал, раздумывая о чем-то.
– Я могу уехать, – предложил Стрелков, хотя предложил как-то неуверенно.
– Куда? – вздохнул Кушнарь. – В любом городе вас вычислят, рано или поздно.
– Что же мне тогда делать? – в отчаянии воскликнул Стрелков.
– А что мне делать? У меня есть четкий приказ…
– Но будьте человеком, помогите мне из всей этой каши выбраться! – умоляюще сказал Стрелков.
– Я думаю, – невозмутимо осадил его Кушнарь, – погодите… А что если…
Его лицо озарила некая таинственная мысль. Он не спешил делиться ею со Стрелковым и это нервировало последнего.
– Соображаете, как лучше заманить меня в ловушку? – агрессивно вскричал он.
– Если бы вам были предоставлены гарантии безопасности, вы поехали бы на Север?
– На Север? – удивился Стрелков – такого он не ожидал. – На какой такой Север?
– В Якутию?
– Алмазы добывать? – горько пошутил Сергей.
– Вы еще способны иронизировать, значит, не все потеряно, – миролюбиво улыбнулся Кушнарь, – нет, не алмазы добывать, а жить, скажем, в экзотических условиях.
– Что это значит? – насторожился Сергей.
– Это значит жить там, где вас никто не найдет, – размыто сформулировал Кушнарь, – есть у меня один агент, шаман…
– Да вы в своем уме?
– Слушайте, мне неприятности не нужны! – повысил неожиданно голос Кушнарь, которого раздражало упрямство Стрелкова, – вы не в том положении, чтобы канючить!
– Да пошел ты! – огрызнулся Стрелков.
– Стойте, – Кушнарь увидел, как пистолет поднялся в воздухе – значит, Стрелков встал со стула, – это отличный вариант. Вас никто не будет беспокоить, можете и жену взять.
– Не жена она мне больше, – резко заявил Стрелков, – она меня предала, нехай теперь сама о себе заботится.
– Так вы поедите? В покое, повторяю, здесь вас не оставят, – решительно произнес Кушнарь.
Стрелков задумался. Он снова сел и положил «ПМ» на стол. Он устал, в перспективе – блуждания, погони, прятки, безнадежная жизнь. Словно он беглый каторжник! От сознания несправедливости защемило сердце. Но и то, что предлагал этот благообразный с виду начальник он принять не мог, жизнь в какой-то там Якутии не укладывалась у него в голове.
«А почему бы нет?» – подумал он минуту спустя, – люди его раздражают, он их терпеть не может, он не вынесет пребывания в их удушливой гущине, он измотан… И это еще только цветики! На жену ему начхать. Пусть слезы льет, пусть волосы рвет… Да не будет она плакать, с первым встречным утешится. А что, если действительно, махнуть на все рукой и уехать в Якутию?
– Ну так что? – напряженно спросил Кушнарь.
– И как мы все это обставим?
– Положитесь на меня, – многозначительно улыбнулся Кушнарь.
Он, конечно, не был настолько добр и человеколюбив, чтобы руководствоваться одним лишь гуманистическим императивом. Он хотел приберечь невидимку для себя – на всякий случай. Сегодня он свяжется со своим человеком в аппарате президента республики Саха-Якутия и попросит его об одолжении. Кушнарь ликовал – он, как ему казалось, решил проблему с максимальной выгодой для себя. Ему приятно было думать о себе, как о человеке добром и в то же время хитром. Олегу Николаевичу казалось, что это и есть мудрость, та о которой люди только добрые или только хитрые представления не имеют.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
– В Агде холоднее, – старый Богайбо смотрел в ледянистый туман, окутавший побережье, щуря свои и без того узкие глаза.
Кожа на его острых скулах была туго натянута, щеки розовели младенческим румянцем. Богайбо был похож на состарившегося ребенка, хотя разумение имел далеко не детское.
– Перезимуем как-нибудь, – вторил ему Стрелков, потягивая «Балтику» номер девять, ставшую в Якутии народным напитком.
Он как и шаман был одет в оленью парку. На голове Богайбо возвышалась ритуальная шапка из собачьей шкуры, отделанная длинными собольими хвостами. Головной убор Стрелкова был попроще – обычная лисья ушанка. Глаза защищали от солнца и снега большие очки с темными стеклами, которые Петрович снимал только в помещении. Богайбо знал, что Стрелков стал невидимкой в результате «несчастного случая», но выдавал его за духа, счастливо дезинформируя таким образом аборигенов.
Аборигены безоговорочно верили шаману, глубоко почитая Стрелкова как духа, к которому можно при случае обратиться с житейской просьбой. Но это обстоятельство, такое приятное и согревающее изболевшуюся душу Стрелкова, вытолкнутого из социума, через месяц-другой стало его раздражать. Спокойное приятие его в качестве невидимки словно лишало его уникальности. Так бывает, когда, например, наш человек едет на сытый Запад и его обычные представления о том, кого считать богатым, рассыпаются в пыль. Он-то считал, что пары машин и двухэтажной дачи достаточно для подобной репутации, но тут ему открывается такая роскошь, такой изощренный шик, что он чувствует себя потерянным и понимает, что до настоящих богачей ему далеко.
Вот и Стрелкову казалось, что он потерял свое отличие, он был недоволен, но скрывал досаду в тайниках сердца. Последней каплей в этом его раздражении было интимное общением с приведенной к нему Богайбо женщиной, которую вовсе не удивила невидимость Стрелкова. Когда он снял свои теплые «доспехи», она ощупала его, как некий плод, и принялась за дело. Ее вовсе не удивило, что дух обладает нормальной человеческой потенцией, она даже заявила, при этом счастливо улыбаясь, что «это» всем нужно. И в этой ее невозмутимой констатации сквозила некая насмешливая мудрость привыкшего к экстремальному климату народа, и эта-то невозмутимость сначала удивила Сергея, а потом, твердея в его памяти, превратилась в железный стержень, пронизывающий его благодарное смирение острой болью. Негодовать все же было не на кого, кроме тех обстоятельств, которые сперва способствовали его превращению в невидимку, а потом привели сюда, где никто не выказывал по поводу его невидимости ни удивления, ни тревоги.
Единственный, кто скрашивал это «обыкновенное чудо», был Богайбо, который уверял Стрелкова, что видит его ауру, а потому тот от Богайбо никуда не спрячется. Стрелков ухмылялся, но был признателен Богайбо и тесно сдружился с ним. Богайбо как бы говорил, что Стрелков все же отличается чем-то от