- Сальма вернулась.
- С добычей?
- Пустая. Голодная очень.
- А если она пообедала им на стороне? Сцапала и пообедала, Умберто? Что тогда?
- Это - нельзя... Я давно знаю Сальму. Я всю жизнь был среди животных. Она не будет есть где попало. Она сначала ощипывает птичку, затем ест ее... Она больше всего на свете любит голубей, особенно белых. И мимо ему не пролететь.
- Я это уже слышал, - перебил Муравьев.
- Ваше благородие, моя голова раскалывается. Я не могу спать, она голодна, всю ночь возится в клетке. Паола тоже не спит, господин штабс-капитан...
- Нет, Умберто, вы будете терпеть до конца недели. Понятно? Она должна быть голодной. Ясно, Умберто? Она должна быть в отличной боевой форме. Способной действовать решительно.
'Тварь', - подумал Бузонни.
'Глупец', - подумал Муравьев и сказал:
- Я думаю - он прилетит завтра,
- Господин Муравьев, Сальма очень дорогая птица, я хочу ее покормить. Она же кормит мою семью! В Москве мне предлагали за нее, хорошие деньги. Зачем мне ваша революция? Сальму застрелят русские солдаты, или она подохнет с голода...
- Умберто, - гневно перебил штабс-капитан, - я вас раскусил! Немедленно отнимите пищу!
В разговор вмешался телефонист, сказал штабс-капитану, что ему звонит генерал Арчилов.
Умберто с досадой положил трубку. Ему не нравился капитан Муравьев. Он не верил в его затею.
'А что, если Сальма не перехватит большевистского почтаря? - тоскливо подумал Бузонни. - Правда, Сальма приучена питаться голубями. Она лакомка. Но кто даст гарантию? Бог не станет заниматься такими пустяками...'
Умберто вздохнул.
'О, эта безумная страна, где нет ни бога, ни правительства, где лишь война да разбой, где власть - это сумасшедший штабс-капитан с нелепой муравьиной фамилией...'
Бузонни не стал отнимать мясо у злой и голодной птицы с лицом Медузы-Горгоны. Он знал, чем это может кончиться...
Штабс-капитан Муравьев доложил командиру корпуса генералу Арчилову оперативную обстановку в городе и, получив очередную порцию ругани по адресу 'ничертанезнающей разведки', положил телефонную трубку.
'Россию погубит пошлость и глупость, - подумал капитан, - это особенно ясно сейчас, когда как никогда важен расчет стратега, четкость замысла, атака логики против хаоса'.
Алексей Петрович Муравьев превыше всего ценил логику, четкую полярность белого и черного, столкновение углов и перпендикуляров, шахматное поле слов и поступков, одним словом, геометрию разумного.
Из всех комнат бывшего Благородного собрания он выбрал именно эту небольшую залу с прямыми углами и тремя узкими высокими окнами.
Он приказал вынести вон всю гнутую мебель и портрет отрекшегося от престола государя, оставив лишь большой конный портрет победителя Наполеона - императора Александра.
У окна был поставлен письменный стол, на зеленом сукне которого он терпел присутствие только трех вещей: телефона, лампы и письменного прибора.
Ему нравилась пустота стола и незаполненность зала, где он чувствовал себя геометром, вонзившим острие циркуля в центр мироздания.
Стул для допросов вестовой приносил из коридора.
Штабс-капитан постарался даже полюбить вид из окна, этот взгляд со второго этажа на Миллионную улицу с салоном дамского портного Абрама Лейбовича и заколоченным кафешантаном 'Мон плезир'. Правда, ему сначала мешал тополь, закрывавший часть левого окна. Но когда солдаты из караула срубили дерево по его приказу, вид на город стал вполне терпимым.
Смеркалось.
Муравьев включил лампу, достал из верхнего ящика стола серебряный портсигар, вытащил из-за узкой резиночки папиросу и вновь стал раскладывать по полочкам оперативную обстановку в городе...
В задачу начальника корпусной контрразведки Муравьева и подчиненных ему служб входило обеспечение строжайшего (вплоть до расстрела) военного распорядка в городе, истребление большевистской агентуры, пресечение возможных вооруженных выступлений пролетариев, контроль над рабочей массой пущенных с грехом пополам военных заводов Жирарди и Леснера, искоренение бандитизма и анархиствующих элементов.
Муравьев понимал, что только патрульной службой в центре и казацкими нарядами в цехах эту задачу не решить, и на второй день после взятия города начал систематический поиск уцелевших жандармских кадров.
После неразберихи февраля и октября 1917 года, а затем короткого торжества большевизма от жандармерии практически ничего не осталось. Разгромленный особняк на Ямской... Сожженные архивы... взломанные сейфы... Хруст стекла под сапогами... Чудом удалось найти старого, давно ушедшего в отставку начальника жандармской канцелярии Семена Исаевича Раменских. Хитрый и предусмотрительный старик стал поистине неоценимой находкой, первым крупным успехом Муравьева в Энске
В нижнем ящике комода старик сохранил секретную картотеку жандармской агентуры.
Списки срочно проверили, нашлось всего двое: агент 'Сонька', который работал прежде в притонах городской окраины, и особенно важный агент 'Писарь', благодаря которому еще в 1913 году местной полиции удалось разгромить подпольную типографию РСДРП и арестовать почти всех большевистских агитаторов. В последние два вихревых года Писарь, пытаясь замести следы, активно участвовал в работе энского Совета, ушел добровольцем в Красную Армию, на фронте был контужен и вернулся на завод.
Когда Писаря привезли ночью в зал-кабинет Муравьева, прямо из постели, он был бледен и не мог говорить от страха. Раменских держался с ним запросто, хохотал, хлопал по плечу, матерился, продемонстрировав тем самым армейскому вояке блеск настоящей работы с агентурой.
В эту ночь Муравьев и узнал о том, что в городе действует подпольный ревком во главе с бывшим комиссаром Петром Ивановичем Колеговым (подпольная кличка - 'Учитель').
Писарь оказался членом подпольного ревкома.
Вот это удача так удача!
Из всех раскрытых Писарем планов подпольного ревкома самым опасным было вооруженное выступление боевых рабочих дружин по сигналу наступающих частей Красной Армии в момент решающего штурма города.
Разумеется, у штабс-капитана были в эти дни и другие дела. С помощью агента Соньки Муравьев разгромил банду Ваньки Колбасьева, накануне дерзко ограбившего пульмановские вагоны союзников на станции (сам Колбасьев был убит в перестрелке). Но главней занозой был подпольный ревком, и с ним дело обстояло намного сложней - у большевиков был профессиональный опыт конспиративной работы.
С Писарем штабс-капитан встречался лично в задней грязной комнатушке-кабинете шумного трактира на Царицынском спуске. Несмотря на охрану двух филеров, Алексей Петрович Муравьев чувствовал себя не очень уверенно среди шума, ругани и объедков, в обстановке смачного хаоса, да еще и переодетым в штатское. Каждый раз ему приходилось брать себя в руки, чтобы неукоснительно выдерживать нужную линию поведения и вести дотошные разговоры с Писарем, этим хитрым трусливым лгуном.
К сожалению, Писарь знал мало. Его данных было вполне достаточно для понимания оперативной обстановки в целом, но явно недостаточно для полного искоренения большевистского подполья.
Все члены организации были разбиты на 'пятерки'. Количество групп Писарь не знал, но предполагал, что их больше десяти.
'50 человек... это уж слишком!' - все больше тревожился Муравьев.
Руководители 'пятерок' в лицо друг друга не знали. Связь шла только через Учителя, судя по всему опытного профессионала конспиратора.
Писарь руководил 'пятеркой' на заводе Леснера и был готов выдать контрразведке всех поименно (плюс Учитель). Но шесть человек абсолютно не устраивали штабс-капитана, и он прежде всего занялся карьерой
