полета ее приходилось то и дело поджимать, а она вновь отвисала, волочась по воздуху. Да еще против ветра.
Лес между тем набухал ночной темнотой. Мрак густым приливом затопил поляны до самых верхушек деревьев.
Голубь тихо вылетел из куста и опустился к лужице болотной воды, на которую упал свет встающей над лесом луны. Турман глубоко, по самые глаза, опустил клюв в воду и начал пить.
Ци-хррр! Ци-хррр!.. - разнеслось над болотом.
Болото на миг очнулось от дремоты, забулькало, дернулось всей тушей и расквакалось лягушиными глотками.
Витька насторожился.
Кьяуу! Кьяуу! - нагло и громко пронеслось над верхушками.
И стало враз тихо. Замолкли на миг тысячи крохотных глоток, защелкнулись пасти. Перестали скрести коготочки.
Луна осветила голое дерево, и Витька увидел темный вход дупла.
Короткий промельк белой птицы - и вокруг турмана толща ствола.
По мере того как восходящая луна сеяла все обильней свой беспощадный, безжалостный свет, ночной лес наполнялся тенями. Прорастали из мрака чьи-то лапы, качались над горизонтом петушиные гребни, струились в темноте змеиные ручьи.
И вот занавес отдернулся - торжественно и глухо раздалось;
Ху-хуу-уух!
Это неясыть.
Она медленно летит сквозь лес, отлитая из мутного серебра. Поворачивая круглой головой, неясыть перебирает песчинки лесных жизней, взвешивает как бессонный аптекарь на точных весах горячие граммы лесных судеб.
Вот, застыв над поляной, она с сонным оцепенением вампира, так похожим издали на грусть, озирает сегодняшний пиршественный стол, залитый лунным светом. Что приготовлено? Опять одно и то же!.. Вот замер с десяток пугливых мышей, вот пытается спрятаться зорянка, притаилась жирная кукушка. Лоснятся у краешка ночного стола бока двух лягушек. Ничего интересного, кроме, пожалуй, голубя. Неясыть давно забыла его вкус. Глупышка напрасно пытается съежиться в дупле, сдержать оглушительный перестук сердечка. Ничего не скроешь от бухгалтера смерти...
Неясыть качнулась над поляной влево, вправо, как маятник, и полетела напрямик к круглому дуплу.
Мелькнуло в просвете сначала серебряное крыло, затем серебряная грудь, и перед Витькой, заслоняя луну, спокойно уселась сова, не сводя с него страшных, равнодушных глаз. Она глядела на него молча, не мигая. Вот она покрепче уцепилась правой лапой в кору и протянула к голубю когтистую левую...
В этот момент Сашка Соловьев, тихо ведущий за собой под уздцы по лесной тропинке гнедого Стрелка, напоролся на ночной пикет 264-го пехотного полка Добровольческой армии.
Первым его заметил ефрейтор Кузьма Цыганков.
- Стой, гад! - звонко крикнул Цыганков, приподнимаясь из окопчика и стреляя в тень.
Лесная ночь раскололась громом.
Сашка, бросив поводья, упал на землю и пальнул из маузера наугад.
Цыганков промазал. Пуля вонзилась в голое дуплистое дерево. Стрелок шарахнулся в чащу. Сашка - за ним.
Из английской походной палатки выскочили унтер-офицер и двое рядовых. Рявкнули выстрелы двух винтовок. Рядовые били не целясь туда, где сквозь лунные тени и тишину катился по лесу темный клубок. Сова отпрянула от дупла и косо ушла в темноту.
- Кажись, ранил! - крикнул Цыганков из окопчика и лязгнул затвором.
Витька отчаянно вылетел из дупла и, петляя, низко помчался над землей, прижимаясь к кустам, ныряя в лохматые, страшные тоннели, оставляя позади черные пещеры, вылетая на поворотах в шары яркого лунного света и снова устремляясь в спасительную темноту.
Рядовые бросились к коням, тревожно храпевшим на полянке.
Голубь навылет пронзил ночную чащу.
- Отставить! - заорал унтер-офицер. Помолчал, слушая, как все дальше и дальше тает в темноте храп коня и бег человека. Выматерился и нырнул назад в палатку. Через несколько секунд он вновь выскочил оттуда - на этот раз с ракетницей в руке.
Красная ракета вонзилась в небо.
- Уху-ух-ху! - прокричала неясыть.
Через три версты ефрейтор Голобородько, увидев сигнал, выплюнул недокуренную самокрутку и растолкал задремавших хлопцев.
Сашка-Соловей догнал Стрелка у лесного ручья. Обняв шею коня, Сашка долго гладил сырую морду и шептал в чуткое ухо.
- Тихо, Стрелок, тихо, Стрелочка...
Конь стоял передними ногами в светлой воде и иногда тихонько ответно ржал. Светало, и Сашка еще не знал, что жить ему осталось чуть больше часа, до утра, что, когда лес кончится и начнется степь, его заметит с невысокого холмика Голобородько и, подняв страшным криком осоловелых хлопцев, прыгнет в седло, выхватит из ножен острую сабельку и устроит красному коннику лихую, веселую встречу.
Пустит он своих хлопцев на свежих лошадках о флангов, а сам, словно играючи, пришпорит красавца трехлетка донских кровей горячего рысака Турмалина, догонит красноармейца и даже не ударит сразу, а сначала подробно обматерит Советскую власть, а потом внезапно получит горячую пулю в живот и упадет, выронив сабельку, на степную траву с кровавой струйкой из уголка рта.
Сашка будет жить еще минут десять, пока не кончатся патроны, пока его не зарубят озверевшие хлопцы, не стянут с ног добрые яловые сапоги, а затем бросятся в погоню за Турмалином, упустив испуганного Стрелка.
- Жалко Сашку, - сказал вчера корпусный Шевчук.
Но пока еще Сашка-Соловей не спит вечным сном, а стоит, обняв в темноте лошадиную шею, шепчет в чуткое ухо неясные слова. И заплетаются в русалочью косу родниковые струи, и истончается луна перед наступающим рассветом. И вонзается в небо августовский болид, и горит страстным коротким пламенем падающая зеленая звезда. Яростный блеск отражается в испуганных глазах турмана Витьки, он тоже не спит, летя над утренним лесом с гильзой на правой лапке туда, где не спит в гостиничном номере и штабс- капитан Муравьев, мучаясь от кошмаров, то и дело просыпаясь среди скомканных простыней и вдруг замечая, что вся комната залита потоком зеленого света. Не спит, страдая от изжоги, и антрепренер Умберто Бузонни, встает, шлепает туфлями, достает из шкафчика флакон с содой, сыплет белый порошок в стакан и внезапно обмирает, ошпаренный зеленой вспышкой в небе. Не спит в клетке и гарпия, чистит перья, косит ледяным глазом на кипящий небесный огонь. Не спят и Шевчук с Мендельсоном, покачиваются в седлах на ночной дороге, смотрят из гущи идущей маршем дивизии, как нежно догорает в небе зеленая спичка. Все они красноармейцы, лошади, птицы, контрразведчики, комиссары, люди и звери видят в небе падающую звезду и не загадывают желаний,
Не спал и арестованный председатель подпольного ревкома Петр Иванович Колегов. Скорчившись на зеленом сукне бильярдного стола, он в который раз задавал себе один и тот же вопрос! кто выдал его деникинской контрразведке.
'Неужели Чертков? Твой адрес: Малая Ямская, 16, знали только трое - он, Лобов и Фельдман. Все достойны безусловного доверия. Но Чертков слишком горяч. Даже безрассуден. Его все время приходилось удерживать от авантюр атаковать штаб дивизии, поджечь оперный театр во время премьеры 'Аиды', когда в зале собралась военная верхушка Добровольческой армии. Не человек, а динамит. В 1913 году Чертков, тогда еще анархист и совсем мальчишка, делая бомбу для терракта, потерял правую руку. И стал еще яростнее и злей. Как подпольщик он крайне неосторожен. Может вспылить в трактире, ввязаться в драку на улице. Я категорически запретил ему носить оружие. А скольких трудов стоило отговорить его от безумного плана - поехать в Ростов и застрелить Деникина. Нет, нет, Черткова невозможно подозревать. На его лице - все, что думает. Такие в охранке не работают. Он скорее публично застрелит тебя из-за идейных разногласий, но никогда не выдаст исподтишка. Ты всегда разбирался в людях. Ты же любишь Черткова!.. Может быть, арест - чудовищная случайность?.. Нет... Слежку ты почувствовал сразу. Как только подошел к дому. Филер
