разными бабами. Они его почему-то любят, хоть он и уродливый и стрижется налысо, так что видны все шрамы на его корявой башке.
— Не будешь курить — будешь отпизжен, — говорит Бык.
— Не доебывайся ты до него, Бык, — защищает меня его приятель, Чура. — Малые заебись: бухло проставили. Курить или не курить — это его дело, правда, малый?
Я киваю. Им с Быком, похоже, уже «дало в голову», а мне еще нет. Может быть, они до нас уже где- нибудь заправились или им просто меньше надо, раз они такие алкоголики.
— Ну что, пустим их на хор, а, Бык? — Чура смотрит на Быка. У меня внутри что-то взрывается, и ладони начинают потеть, — и срать хочется.
«Хор» — это значит секс, когда баба одна, а пацанов много.
— К кому на хор? — Бык кривит губы, улыбаясь.
— К этой, как ее, Наташе, ну, Иркиной подруге.
— А она даст?
— А типа нет? Э, малые, у вас еще бабки есть?
— Немного есть.
— Еще на бутылку «чернила» хватит?
— Не знаю.
Бабок не хватает, приходится «трясти» возле магазина. Мы с Джоником ждем за углом, пока Бык с Чурой объясняют какому-то малому — ему лет десять, — что надо помочь пацанам со своего района. Он долго упирается, потом все-таки отдает деньги. Бык и Чура берут «пузырь», и мы все вместе идем домой к этой Наташе или как ее там.
Половина нашего района — пятиэтажки для рабочих химзавода, как та, в которой живем мы с Джоником, а вторая половина — настоящие деревенские дома, и в них до сих пор живут без воды туалета. Таких домов здесь целые улицы, мног улиц, все они далеко от остановки, от магазине! и вообще туда лучше не ходить, потому что та живет много блатных.
Но сегодня мы смело идем по этим улицам, пс тому что с Быком и Чурой неопасно: они здес свои, всех знают, и все знают их. Уже темно и прохладно, и чувствуется, что скоро осень. Скоро опять в школу: вот, херня какая. Зато срать уже не хочется.
Подходим к обычному дому за деревянным по лусгнившим забором. Табличка «Очень злая со бака».
— Насчет собаки не ссыте — ее еще в том год Гриша Малой отравил, — говорит Чура. — Подождите здесь. Мы с ней по пятьдесят капель, хуемое, а там вас позовем.
Они входят в калитку, стучат в дверь. Нам улицы не видно, кто открывает. Бык и Чура заходят внутрь.
— А если они нас кинут? — спрашивает Джоник. — Сами протянут ее, а нам — хуй? А может там никакой бабы вообще нет? Вдруг они маньяки какие-нибудь или сатанисты? И нас специально сюда заманили?
— Кончай ныть. Какие, на хуй, сатанисты?
— Обыкновенные. Или психопаты-пидарасы? Как в «Криминальном чтиве»? В жопу хочешь поебаться?
— Пошел ты на хуй.
— Нет, ты скажи, хочешь? А взять в рот у Быка? У него, наверное, здоровущий хуй.
— Отъебись.
Мы молча курим. Часов ни у меня, ни у него нет, и сколько времени проходит, мы не знаем. Я тоже волнуюсь, но стараюсь не показать этого Джонику. А что, если они и вправду заманили нас сюда? Только для чего?
— Слушай, давай пойдем домой, — говорит Джоник.
— Соссал?
— Сам ты соссал. Я могу и не идти, я уже ебался. Это ты еще мальчик.
— С кем ты ебался?
— На юге. С одной бабой. Ей двадцать лет.
— Пиздишь.
— Зуб даю.
Мы ждем еще некоторое время.
— Все, можно идти домой, — говорит Джоник. — Не выйдут.
— Не ной.
— Говорю тебе — пошли домой.
— Подождем еще, потом постучим.
— Сам стучи. Вдруг там собака, а Бык просто спиздел, что отравили?
— А как он сам прошел?
— А она его знает.
