нечаянно задев рукой по носу стонущего от истерики Павла. - Сам мучаюсь, баба моя мучается... а нельзя! ' А годы уходят - все лучшие годы...' Где там соловьи - их нету в Сибири! Только в книгах. И счастье только в книгах! Мы верили книгам. - Он рыдал, перекосив рот. - Только книгам! Мы самый читающий народ. А пришли к чему? Обман, все обман!..
Платон нахмурился и, потянувшись, по-отчески потрепал Генку за локоть.
- Ну, хва, хва, парень... Френсис сам грамотный, сам, небось, много читал. Достоевского. Я о себе скажу. - Платон повел скошенными могучими плечами. У меня и дети есть, и внуки уже... Все у меня есть, Френсис... А когда у человека все есть, он начинает задумываться о главном. И я задумался о главном - о жизни и смерти. И чем больше думаю, тем больше пью. - Он вытряхнул себе в стакан последние капли из темной бутыли и слил в темную улыбающуюся пасть. - Я философ, Френсис. Да нынче каждый в России философ! Нас кормили даже в лагерях марксизмом. И я тебе, Федя, так скажу: в самом деле, порой жить не хочется...
- Но почему?! У вас такие возможности... - забормотал Френсис, поправляя очки и недоуменно глядя на толстяка. - Здоровье... талантливый народ... Вы же сами?.. Про реку я говорил.
А на днях, смотрите, - плот на берегу горит... разве мало сухостоя? Такой кедр напиленный лежал... как розовый мрамор... я бы даже купил, если бы сказали...
- Всех сжечь... - пробормотал Павел, не поднимая головы. - Всех, всех. Все суки.
- Ну-ну, ты че, Пашка?! - Платон повысил голос.
Генка рассмеялся.
- А в Николаевке, вот, недавно... тоже спалили... шибко богато жил, говорят, падла... всех обобрал...
- Вор? - попытался уточнить Френсис.
- Да ладно, чего ты, - ухмыльнулся Платон. - По пьянке опять. Отстроится. А вообще, народ иной раз правильно обижается... кому-то землю по блату лучшую дают... кредиты... А ведь это наша общая земля... верно Пашка говорил общие деньги...
- Но не всегда же! - вдруг вырвались страстные слова и у англичанина. Есть же своим хребтом, своим горбом?!. Есть же своими честными руками работающие люди и много зарабатывающие!
Их тоже - жечь?!
- Тоже... - еле слышно прошелестел бывший капитан, утыкаясь белым крылышком седины в стол.
- Упаси бог!.. - загремел басом Платон и выпрямился на стуле. - Вы чего, хлопцы?! Еще понапишут про нас в их газетах... Мы что, продотрядовцы-чекисты, что наших дедов грабили да сюда ссылали?..
- Да мы ниче!.. - непонимающе лупал глазами Генка.
Платон ткнул пальцем через стол на Френсиса:
- Ты прав, прав! За тобой культура... это как газоны растить... Примерно так. Ты нас стыди, стыди... А мы тебя, между прочим, охраняем от проезжих бичей... но это тебе необязательно знать! Если не дай Бог, это ж позор на наше село, на всю Россию... Мы, может, у тебя учимся жить... жизнь по-новому любить... Только боюсь, не поздно ли?.. Мы же после трех революций все тут обреченные... Самолеты падают. Военные склады взрываются. Катастрофы за катастрофами... Конец России! - И Платон провел рукой по утопленным в желтые ямки глазам.
И как по команде, Генка с Павлом Ивановичем, вскрикнув, оба заплакали навзрыд, словно дети, которым родитель сказал: поплачьте, тогда конфетку дам... Френсис уже стал кое-что понимать в играх этих легко возбудимых и, наверное, вправду конченных людей. Но ведь не выгонишь?
- Эх, эх... - бормотал Платон. - Кто душу русскую поймет?..
- Он тоже перекрестился. - Душа русская, она, брат, всех жалеет ... сама умирает, а всех понимат... Мы же Африку поддерживали... Кубу... да и сейчас то этих, то тех!.. А самим нам уже ничего не надо! 'Гори-ит, гори-ит моя деревня, гори-ит вся ро-одина моя!..'
Френсис обнял плачущего Генку. Тот задышал ему, икая, в самое ухо:
- Откровенно скажу, Федя, грешен... блядую на стороне, а бросить не могу... вот и пью... Скажешь: лучше бы ты бросил, она же наверняка чует?.. Да в том и беда - обожает. Вот и пью. И вся Россия вот так... с нелюбимой властью восемьдесят лет... вот и хлещем - все веселее! - И дурашливо прокричал. Ленин, Сталин и Чубайс проверяют аус-вайс!
Англичанин уговорил гостей выпить еще и налил им из дареной чекушки пахнущей ацетоном водки. И уже было часов одиннадцать ночи, когда, наконец, три сельчанина, поддерживая друг друга, уронив стул и тарелку с окурками на пол, поднялись из-за стола и побрели домой - сквозь морозную, ясную, многозвездную, как старинная русская сказка, ночь. В прежние годы, наверное, в эту пору рыдала бы от счастья гармошка, летели посвистывая сани по дороге с лунными тенями, брякали колокольца... Но в нынешней ночи было пусто, только глухо взлаивали по дворам собаки - полуволки-полулайки - и где-то в стороне железной дороги стреляли и стреляли в небо красными ракетами... Видимо, свадьба.
Но гости от Френсиса ушли не просто так (хоть и были пьяны) - взяли слово, что добрый иноземец посетит их семьи с ответным дружественным визитом.
- Да, - кивал долговязый Френсис в сенях. - Да. Спасибо.
Когда он вернулся в столовую, набитую синим дымом махры, там уже стояла его бледная, востроносенькая жена. Укоризненно глянув на него, покачала головой:
- Милый, ну зачем, зачем ты согласился к ним пойти? Это же нелучшие люди... основной народ и уважать не будет... Да и придется с собой что-то взять... они же уверены, что мы миллионеры... Уже привыкают... постепенно начнут шантажировать...
- Да о чем ты?!?. - Френсис махнул рукой. Конечно, жена права, но отказать он им не смог. Лучше дружить с ними. Сказать правду, он уже чего-то теперь опасался. И ему хотелось попристальней заглянуть в глаза этих людей, возможно, самых ничтожных, но и самых страшных людей села Весы... Сам лез им в пасть.
И когда на следующей неделе он посетил дом Платона, могучий дядька упоил его теплой самогонкой собственного изготовления, отдававшей дымком, сахаром, обманчиво некрепкой на первый вкус.
Наливал и подливал, напевая рваным басом старинную казацкую песню 'Горят пожары' ( и чего он ее вспомнил?!), и, щекоча огромной, как подушка, жесткой бородой, целовал англичанина в уста:
- Поймешь ли ты, друг, поймешь ли нас, русских?! Я тебе то скажу, чего никому... в молодости меня пытали, кто отец мой, дед. Отец - коммунист на флоте, в Петропавловске-на- Камчатке, а его расстреляли, будто он убийство Кирова готовил... А дед еще раньше в Китай ушел, был дружен с Александр Васильичем... - Старик прошептал Френсису на ухо. - С Колчаком! - И чмокнул в ухо. - Сталин пообещал всех простить, дедуля вернулся - его тут же в Москву - и к стенке. Ну, как я могу любить власть, даже если она сейчас иначе называется?.. Начальники-то те же! Мы лет на сорок повязаны, пока они не сдохнут и дети их красной икоркой не задавятся... Так как же русский человек может тверёзо жить?!
Френсис неловко отвечал:
- Все-таки берегите себя... вы же глава семьи, на вас равняются...
- Это верно, - охотно соглашался пузатый Платон. - Но меня и на них хватит. - Он шлепал по спине полную, румяную свою жену-старуху и подмигивал. Анька?!. Но и гость наш не промах!.. глянь на него... на вид... а с деревом умеет обращаться... он подарки принес - это же он сам вырезал тебе ложки-поварешки! Где внучка моя?! Ну-ка сюды ее! - И гульгулькая, тыкал темным пальцем в грудь маленькому существу, спешно принесенному нагишом из соседнего, сыновнего дома. - Смотри и запоминай, Ксения Михайловна! Этот иностранец спасет нас своим примером! Я мало кого уважаю, а его зауважал! И крохотное дитя смотрело на смущенного дядю в очках чудными бессмысленными глазами.
Френсис вернулся домой заполночь, хватаясь за стены. Потрясенные его видом жена и сын вынуждены были раздеть его, тяжелого, как обрубок кедровой лесины, на ковре в большой комнате с камином и перенести на кровать.
- Ну и папа, - сказал Ник, морщась. - It is impossible. Невероятно.
- Тебе худо? Чем они поили тебя?! - спрашивала Элли. - Дать что-нибудь?
- Только твой поцелуй... - пытался шутить Френсис.
- Зачем ты с ничтожествами дружишь? Чтобы я больше их не видела!.. Эх, говорила я - надо было нам на Север ехать... там народ мужественный, хороший...
- Но там восемь месяцев ночь... - вздохнул мальчик. - Мы бы быстро потеряли зрение.
- Главное - не потерять веру в капитализм, - пытался шутить Френсис. Он стонал и всю ночь пил воду...
Но ему, посетившему дом Платона, дня через три пришлось побывать еще и у Генки 'Есенина'. Френсиса поразили грязь и бедность в избе молодой еще пары. Под потолком криво висела голая лампочка. На стене красовались Сталин и Есенин. Печь давно не белилась и стала серо-желтой. Жена Генки Татьяна, красивая белокосая женщина, с полной грудью, в рваной кофте, сама пьяная, сидела, уткнувшись в углу - может быть, от стыда - в экран старого телевизора. Генка, непрерывно болтая, угощал иностранца малосольными хариусами, усохшими и плотными, как гребенка. И умолял выпить еще 'российской', магазинной. И Френсис, давясь, пил.
- Я тебе одному правду скажу... - бормотал Генка, оглядываясь на жену. Вот, при Таньке- Встаньке... это когда я заболел... на снегу уснул, а она в слезах дома лежала, не вышла посмотреть... ну, устала баба... вот и отморозил я все эти дела...
- Тогда извини меня, - тихо отвечал Френсис Генке. - Получается, не ты ее не бросил, а она тебя?..
- Да как она может бросить?! Ей уж за тридцать.
Френсис хотел что-то сказать, но только вздохнул и положил руку на плечо Генки. А тот вдруг, покраснев, залопотал что-то невразумительное, выскочил в сени, вбежал с топором, подал Френсису и плашмя лег на пол.
- Смотри!.. - замычал жене. - Глянь сюда!
- Чего тебе?.. - неловко улыбаясь и играя плечами перед гостем, спрашивала она.
- Никому не доверяю, а ему доверяю! Он добрый, добрый...
Вот моя шея, друг Федя... если виноват в чем, руби!
- Ну, не надо, ну,
