хватит... - тяжело смутился Франсис и отнес топор подальше, в чулан, за дверь.
На поход к Павлу Ивановичу у англичанина уже не хватило сил - шляясь по морозной ночи в распахнутой дубленке с новыми друзьями, выслушивая их проклятья, афоризмы и речи о гибнущей России, Френсис сильно простудился и вскоре слег с температурой 39.
Полупьяная троица пришла было навестить щедрого друга- иноземца, но в воротах встала, как столбик, жена. Она тихо и твердо молвила вполне по-русски:
- Пожалуйста, оставьте нас в покое. На этом все.
- Н-ну хорошо... - то ли с угрозой, то ли растерянно ответил их главарь, пузан в бороде, и три человека медленно, оглядываясь, потащились к огням своих изб.
И после этой встречи семья Френсиса долго не видела знаменитых пьяниц села Весы.
4.
Но как-то после Нового года Элли пошла в сельский магазин за хлебом и вернулась бегом, перепуганная. Сбросив турецкую шубейку, изукрашенную цветами на спине, она пошепталась с Френсисом, родители отослали сына в мастерскую и, закрыв двери, сели держать совет.
- Как можно точнее, что ты слышала, - потребовал Френсис.
Выскочив из дома на мороз (а Элли всегда, можно сказать, не ходила, а неслась стремглав), встречая по дороге местных сельчан, она удивилась, как странно все они на нее смотрят.
Кто-то из женщин вовсе не ответил на кивок. А некоторые разглядывали Элли отчужденно, будто в первый раз видели. 'Господи, да что случилось? недоумевала она. - Может, из троих алкашей кто-то умер, и теперь мы виноваты?..'
Все прояснила продавщица Лида, смуглая казачка с золочеными зубами ( к счастью, в магазине больше никого не осталось, поскольку малининский хлеб разобрали):
- Ой, а че же вы стеснялись?.. Таились-то зачем?.. - Оказывается, она была в Малинино, и там между делом у нее спросил на оптовой базе один из начальников, как, мол, в Весах поживают Николаевы, хорошо ли прижились. 'Какие Николаевы?' - естественно, удивилась Лида. 'Как какие? Ну, которые в новом дома, у плотбища.' - 'Англичане?' - 'Да какие они англичане... ну, жена вроде когда-то где-то переводчицей работала...' - 'Да быть того не может, - возражала Лида. - Они еще вчера ни тятя, ни мама выговорить не умели.' - 'Да говорю тебе, на новый год у заместителя главы администрации французское винишко пьем, он и рассказал! Говорит, от отчаяния, видать, на такую придумку пошли... их уже в двух районах жгли... один год мельницу строили - столько денег вбухали, а кто-то подпалил... Под Енисейском взялись собак для охраны да лис разводить, красных крестовок... и снова нашлась завистливая душа - отраву подсыпала... Мне их Николай Иваныч из сельхозотдела сосватал... Но у нас-то, я говорю, никто не обидит! И ведь не обидели?!'
- И чё вы молчали?! - повторила радостная Лида. - Таились вовсе ни к чему. Народ у нас хороший.
Эля старательно рассмеялась, оглядывая полки со 'сникерсами' и коробками овса 'Геркулес', и как бы безразлично пояснила:
- Да это сынок у меня, изучает язык... мечтает поехать в Кебридж, что ли... а нам все одно. Мы же домоседы, никому не мешаем... Феликс свои поделки режет, я за машинкой сижу... Жаль, что хлеба-то нет.
- Так и быть, отдам из своих... - засверкала глазами Лида и протянула Эле теплую еще, с оранжевым верхом буханку. - Бери, бери!
- И ты всем тут же рассказала? - спросила Эля, машинально отбрасывая свои руки за спину и все же заставив себя принять хлеб. - Ну и правильно! Мы сами уж собирались... в мае, когда год исполнится.
- И она пошла-побежала домой почему-то мимо до роги, по белым от солнца сугробам, не видя ничего и продолжая нести на лице улыбку, чувствуя, как мороз ломит ей зубы.
- Вот так, Феликс!.. - и Эля заплакала.
Муж выслушал жену, кивнул и закурил. Давно он не курил.
- Это все твои игры! Твои глупости! Твой бред!..
- Н-да. - Френсис поднялся и стал ходить взад-вперед, как он делал всегда, когда случались неприятности. - 'Я миленочка люблю. Я миленка утоплю. И кому какое дело, куда брызги полетят?!'
Это Николай Иванович растрепался. А ведь обещал.
- Господи, был ты ребенок и остался!.. Неужели не было понятно, что все равно просочится?.. Вы же, мужики, трепачи хуже баб! Да и смысл?.. Мельницу нам не потому погубили, что русские... а только потому, что ты похвастал, какой доход она даст... Надо прибедняться, Феля, я тебе всю жизнь говорю. Надо быть смиренней, смиренней! В бывшей соцстране зависть - страшная сила!.. А ты вечно:'Я это сделал, я это мигом сообразил!..' Талантливый, да еще хвастливый! Кто это вынесет?!
Феликс угрюмо молчал. Лицо у него осунулось, постарело, словно он утром плохо побрился. И шотландская бородка придавала ему теперь вид не джентльмена, чего он добивался, а неряшливого типа, вроде современного рок-певца или базарного торговца.
Эля вскочила и, оглядываясь на дверь, зашептала:
- Прости, но я думаю - нам надо срочно, срочно уезжать! То, что узнали сельчане, их озлобит. Это же понятно.
- Но почему?! - закричал Феликс. - Что мы им плохого сделали? Я раздаю игрушки бесплатно во все праздники... лес не воруем, я покупаю... в речку отходы не валим...
- Лучше бы воровали... и сор выбрасывали, как все... были в дерьме, как все...
- Что ты говоришь?.. Как ты можешь?!
- Не знаю. - Эля словно споткнулась. - У меня предчувствие.
Сегодня любой повод, выделяющий людей, вызывает одно чувство - злобу. - И шепотом повторила по-английски. - From day to day...
Муж пожал плечами.
- Бог любит троицу. Нам здесь должно повезти...
Но через день случилась первая неприятность - заболел Фальстаф. Пес лежал на истерзанном, измятом снегу возле конуры, закатив глаза и хрипя. Явно был отравлен. Рядом валялась кость с клочком мяса. Он никогда не брал еду из чужих рук, но это лакомство кто-то перебросил через забор - и пес не удержался ( может, решил, что кость оставил хозяин?..). Белое пятнышко над левым глазом дергалось. Пес околел к вечеру.
Собаку похоронили - и той же ночью на воротах кто-то вывел огромными черными буквами:'Предатели Родины сколько вам заплатила ЦРУ?'
Феликс с сыном замазали надпись охрой, на досках буквы сделались почти неразличимы, но Феликс понимал: это лишь начало.
Николаевы перестали выходить на улицу. У Эли было несколько трехлитровых банок муки, она за хлебом больше не бегала - пекла блины. Корова Таня давала молоко, стало быть, имелись в наличии и масло, и сметана - можно было прожить.
Но неожиданно среди ночи во всей усадьбе погасло электричество. Неужели опять в селе сожгли трансформатор?! Кто-то включил огромные спирали в каменке своей бани, разумеется, минуя счетчик? Но у ближайших соседей, за кедрами и оградой, окна светились. Николаевы зажгли свечи, и взяв фонарик, Феликс покрутил пробки счетчика - здесь все было в порядке. Потом выбежал на улицу обследовать ближайшие столбы. Провода были на месте, нигде не свисали, и на них не были наброшены другие, которые могли бы вызвать замыкание.
К утру у Николаевых потекли холодильники. Для освещения можно было бы использовать динамомашину над баней, собранную Феликсом еще в областном центре из отходов военного завода, но пропеллер не вращался - сияла тихая морозная ночь.
Феликс утром снова вышел к столбам - кажется, все на них, как должно быть. Хотя снизу толком не разглядеть. Электромонтера вызвать из Малинино? Но Николаевым было известно - единственный телефон, стоящий в доме фельдшера Нины Ивановны, уж месяц как не работает. Сесть на трактор да поехать за ним? Но трактор не завелся, промерз.
Феликс, задрав голову под проводами, стоял и размышлял. Эля дрожала в воротах.
- Это они, они, твои друзья-алкаши.
- Быть не может. Им не долезть до проводов. Кто-то другой подхимичил. - И Феликс наивно пробормотал. - За что?!
- За все, - был ответ. - А сейчас они ждут, что ты потащишься к ним с поклоном... мол, помогите... Конечно, уж бутылкой не обойдешься, слупят не один миллион!..
- Я к ним не пойду, - отрезал Феликс. Он вернулся во двор, решив сколотить длинную лестницу (не снимать же с крыши?). Перебрал все имеющие в наличии доски, жерди и не нашел подходящих крепких слег. Пойти, срубить в тайге пару пихтенок? Передумал, взбежал в мастерскую и, шлепнув себя ладонью по лбу, быстро и ловко смастерил из старых коньков сына и мотка колючей проволоки некое сооружение, которое позволит - он был в этом уверен подняться по столбу к изоляторным чашкам.
- Не смей! Сорвешься! - запрыгала рядом жена. - Ты тяжелый!
- Я залезу, - предложил молчаливый Ник и снял с ушей наушники. - Мне это нетрудно. Dixi. Я сказал.
- Что?! Да вы что?! - возопила маленькая, обычно хладнокровная женщина и толкнула задумавшегося мужа в плечо. - Убить его хочешь?! Нет!
Но мальчик уже, сунув в карман проскогубцы, надев толстые кожаные перчатки и повесив на локоть моток проволоки, получив все инструкции от отца, шел за ворота.
Он карабкался по столбу, а Феликс бегал вокруг и руководил.
Стоя поодаль, на их действия смотрели с ухмылкой сопливые мальчишки из села.
- Па!.. - закричал сверху сын. - А тут... тут полиэтиленовый пакет! Проволока отмотана и на этот мешок намотана! Вот и нет контакта! Не поленились же!..
Когда через полчаса, старательно улыбаясь (точь в точь как отец или мать), замерзший Ник сполз со столба, Феликс в сенях включил линию - и в доме загорелись лампы, зажурчали холодильники, заговорил телевизор.
Эля подбежала к своему мальчику и, словно после долгой опасной разлуки, стала его тискать, целовать. Сын смущенно оглядывался на отца. Он отделался небольшими царапинами - при спуске колючая проволока завернулась и порезала через джинсы с трико до крови кожу на ноге. Но обнаруженная
