Настя

Владимировна, не разрушайте гармонии, - погрозил пальцем Румянцев. - Да, да:я:непременно:- Саблина рассеянно вглядывалась в безглавое, подплывшее соком тело. - Позвольте-ка, матушка, вашу тарелку, - протянул руку отец Андрей. - Вам самое деликатное полагается. Саблина подала ему тарелку. Он воткнул нож под нижнюю челюсть Настиной головы, сделал полукруглый надрез, помог вилкой и шмякнул на пустую тарелку дымящийся язык: - Наинежнейшее! Язык лежал мясистым знаком вопроса. - Благодарю вас, батюшка, - с усталой улыбкой Саблина приняла тарелку. - Ах, какая все-таки прелесть ваша Настенька, - бормотала сквозь мясо Румянцева. - Представьте:м-м-м:всегда, когда ее видела я думала:как вот:как мы будем:м-м-м:как:нет, это просто потрясающе! Какие тонкие изящные ребра! - Настасья Сергеевна была удивительным ребенком, - хрустел оплавленной кожей мизинца Лев Ильич. - Однажды я приехал прямо с ассамблеи, устал, как рикша, день жаркий, и натурально, по-простому:м-м-м:решил, знаете ли, так вот прямо в: - Вина! Вина еще! Павлушка! - вскрикнул Саблин. - Где Фалернское? - Так вы же изволили бордо- с, - тот завертел белой тонкокожей шеей. - Дурак! Бордо это только прелюдия! Тащи! Лакей выбежал. - Вкусно, черт возьми, - тучно вздохнул Мамут. - И очень, очень правильно, что без всяких там приправ. - Хорошее мясо не требует приправы, Дмитрий Андреевич, - откинулся на спинку стула жующий Саблин. - Как любая Ding am sich. - Истинная правда, - поискал глазами отец Андрей. - А где же, позвольте, это: - Что, брат? - Ложечка чайная. - Изволь! - протянул Саблин. Батюшка воткнул ложечку в глаз жареной головы, решительно повернул: Настин глаз оказался на ложечке. Зрачок был белым, но ореол остался все тем же зеленовато-серым. Аппетитно посолив и поперчив глаз, батюшка выжал на него лимонного сока и отправил в рот. - А я у рыбы глаза не могу есть, - полусонно произнесла медленно жующая Арина. - Они горькие. - У Настеньки не горькие, - глотнул вина батюшка. - А очень даже сладкие. - Она любила подмигивать. Особенно на латыни. Ее за это три раза в кондуит записывали. - Настя умела удивительно смотреть, - заговорила Саблина, задумчиво двигая ножом на тарелке недоеденный язык. - Когда я её родила, мы жили в Петербурге. Каждый день приходила кормилица кормить Настеньку. А я сидела рядом. И однажды Настя очень странно, очень необычно на меня посмотрела. Она сосала грудь и смотрела на меня. Это был какой-то совсем недетский взгляд. Мне, право, даже стало не по себе. Я отвернулась, подошла к окну и стала в него глядеть. Была зима, вечер. И окно все затянуло изморозью. Только в середине оставалась проталина. И в этой черной проталине я увидела лицо моей Настеньки. Это было лицо:не знаю как объяснить:лицо очень взрослого человека. Который был значительно старше меня. Я испугалась. И почему-то сказала: 'Батый'. - Батый? - нахмурил брови отец Андрей. - Тот самый? Хан Батый? - Не знаю, - вздохнула Саблина. - Возможно и не тот. Но тогда я сказала Батый. - Выпей вина, - пододвинул ей бокал Саблин. Она послушно выпила. - Вообще, иногда в родном человеке может чёрт-те что померещиться, Румянцев протянул пустую тарелку. - Пожалуйста, с бедрышка вон с того. - С какого? - встала Саблина. - Что позажаристей. Она стала вырезать кусок. - Сергей Аркадьич, - вытер жирные губы Мамут. - Полноте мучить супругу. Пригласите повара. - Да что вы, господа, - улыбалась Саблина. - Мне чрезвычайно приятно поухаживать за вами. - Я берегу здоровье моего повара, - глотнул вина Саблин. - Сашенька, и мне потом шеечки с позвонками:Да! Берегу. И ценю. - Повар хороший, - хрустел Настиным носом отец Андрей, - хоть и деревенский. - Деревенский, брат! А гаршнепа в бруснике делает получше чем у Тестова. Все соусы знает. Помнишь на Пасху поросят? - А как же. - Я ему восемь поваренных книг привез. Да-да-да! Повар! Что ж это я: дожевывая, Саблин встал, ухватился за Настину ступню, повернул. Затрещали кости. - Полосни-ка вот здесь, Сашенька: Саблина полоснула. Он оторвал ступню, взял ополовиненную бутылку Фалернского и пошел из столовой на кухню. В душном ванильном воздухе кухни повар трудился над лимонно-розовой пирамидой торта, покрывая его кремовыми розами из бумажной трубки. Кухарка рядом взбивала сливки к голубике. - Савелий! - Саблин поискал глазами стакан, увидел медную кружку. - Ну-ка, бери. Вытерев испачканные кремом руки о фартук, повар смиренно взял кружку. - Ты сегодня постарался, - наполнил кружку до краев Саблин. - Выпей в память о Насте. - Благодарствуйте, - повар осторожно, чтобы не расплескать вино, перекрестился, поднес кружку к губам и медленно выцедил до дна. - Ешь, - протянул ему ступню Саблин. Савелий взял ступню, примерился и с силой откусил. Саблин в упор смотрел на него. Повар жевал тяжело и углубленно, словно работал. Куцая борода его ходила вверх-вниз. - Хороша моя дочь? - спросил Сергей Аркадьевич. - Хороша, - проглотил повар. - Поупрело славно. Печь на убоинку ухватиста. Саблин хлопнул его по плечу, повернулся и пошел в столовую. Там спорили. - Мой папаша сперва сеял чечевицу, а как всходила - сразу запахивал и сеял пашаничку, - увесисто рассуждал отец Андрей. - Пашаничка ко Преображению была такой, что мы с сестренкой в ней стоя в прятки играли. Ее и в ригу волочь не надобно было - пихнул сноп, он и посыпался. До весны, бывалоча, соломой топили. А вы мне - паровая молотилка! - Тогда, батюшка, давайте в каменный век вернемся! - желчно смеялся Румянцев. - Будем, как в песенке: лаптем пашут, ногтем жнут! - Можно и в каменный век, - раскуривал сигару Мамут. - Было б что пахать. - Неужели опять про хлеб? - запихнул новую салфетку за ворот Саблин. Черт его побери совсем! Надоело. Господа, неужели других сюжетов нет? - Это всё мужчины, Сергей Аркадьич, - крутила бокал с вином Румянцева. Их - хлебом не корми, дай про что-нибудь механическое поспо: - Что?! - притворно-грозно оперся кулаками в стол Саблин. - Каким еще хле-бом?! Каким, милостивая государыня, хле-бом?! Я вас не на хлеб пригласил! Хле-бом! Это каким же, позвольте вас спросить, хлебом я кормлю мужчин?! А ? Вот этим, что ли? - он схватил тарелку Арины с недоеденным лобком. - Это что по-вашему - булка французская? Румянцева уставилась на него, полуоткрыв рот. Повисла тишина. Мамут выпустил изо рта нераскуренную сигару, подался массивной головой вперед, словно собираясь завалиться на стол, колыхнул пухлым животом и утробно захохотал. Румянцев втянул узкую голову в стоячий воротник, замахал руками, словно отгоняя невидимых пчел, взвизгнул и пронзительно захихикал. Лев Ильич икнул, схватился руками за лицо, будто собираясь оторвать его, и нервно засмеялся, дергая костлявыми плечами. Отец Андрей хлопнул ладонями по столу и захохотал здоровым русским смехом. Арина прыснула в ладонь и беззвучно затряслась, словно от приступа рвоты. Румянцева завизжала, как девочка на лужайке. Саблина покачала головой и устало засмеялась. Саблин откинулся на стул и заревел от восторга. Минуты две хохот сотрясал столовую. - Не могу:ха-ха-ха:смерть, смерть моя:ох:- вытер слезы отец Андрей. Тебя, Сережа, надобно на каторгу сослать: - За что:ха-ха:за каламбуризм? - тяжело успокаивался Мамут. - За пытку смехом:ой:хи-хи-хи:- извивался Румянцев. - Сергей Аркадьевич настоящий:ох:инквизитор:- вздохнула раскрасневшаяся Румянцева. - Палач! - покачал головой Лев Ильич. - Аринушка, прошу вас, - Саблин поставил перед ней тарелку. - Как же я теперь есть буду? - искренне спросила она. Новый приступ хохота обвалился на гостей. Хохотали до слез, до колик. Мамут уперся багровым лбом в стол и рычал себе в манишку. Румянцев сполз на пол. Его супруга визжала, сунув в рот кулак. Лев Ильич плакал навзрыд. Батюшка хохотал просто и здорово, как крестьянин. Саблин хрюкал, молотя ногами по полу. Арина мелко хихикала, словно вышивала бисером. - Ну всё! Всё! Всё! - вытер мокрое лицо Саблин. - Finita! Стали приходить в себя. - Похохотать хорошо конечно, голову прочищает: - тяжело выдохнул Мамут. - Говорят, можно эдаким манером и заворот кишок схлопотать, - глотнул вина Румянцев. - От доброго смеха никто не умирал, - огладил короткую бороду батюшка. - Господа, продолжим, продолжим, - потер руки Саблин. - Пока Настя теплая. Сашенька-свет, положи-ка ты мне: - он мечтательно прищурился, - потрошков! - А мне - шейки. - Мне - плечико, Сашенька, голубушка: - Бедро! Только бедро! - Можно:там вот, где корочка отстает? - Александра Владимировна, от руки будьте любезны. И вскоре все уже молча жевали, запивая мясо вином. - Все-таки:необычный вкус у человеческого мяса:а? - пробормотал Румянцев. - Дмитрий Андреевич, вы не находите? - Мясо вообще странная пища, - тяжело пережевывал Мамут. - Это почему же? - спросил Саблин. - Живое потому что. А стоит ли убивать живое исключительно ради поедания? - Жалко? - Конечно жалко. Мы на прошлой неделе в Путятино ездили к Адамовичам. Только от станции отъехали - ступица подломилась. Дотащились до тамошнего шорника. А пока он новую ладил, я на ракиту присел эдак в теньке. Ну и подошла ко мне свинья. Обыкновенная хавронья. Встала и смотрит на меня. Выразительно смотрит. Живое существо. Целый космос. А для шорника - просто семь пудов мяса. И я подумал: какая все-таки это дичь - пожирать живых существ! Прерывать жизнь, разрушать гармонию только для процесса переваривания пищи. Который кончается известно чем. - Вы просто как Толстой рассуждаете, - усмехнулась Румянцева. - По проблеме вегетарианства у меня с графом нет расхождений. Вот непротивление злу - это увольте. - Что значит - прерывать жизнь? - перчил печень Саблин. - А у яблока вы не прерываете жизнь? У ржаного колоса? - Колосу не больно. А свинья визжит. Значит страдает. А страдание нарушение мировой гармонии. - А может яблоку тоже больно, когда им хрустят, - тихо проговорил Лев Ильич. - Может оно вопиет от боли, корчится, стенает. Только мы не слышим. - Ага! - заговорила вдруг Арина, вынув изо рта лобковый волос Насти. - У нас прошлым летом рощу рубили, а