Последний день Помпеи
Я не была вундеркиндом, поэтому сталинских времен я не помню. Мне было три года, когда тиран отправился в ад. XX съезд я не помню тоже, но хорошо помню XXII. Я помню, как радовался учитель истории, получив возможность рассказывать нам, шестиклассникам, о пытках и лагерях. Я помню, как издыхала, агонизировала первая оттепель; как ее заносило снегом, как лужи затягивало льдом. Я помню жуткий холод 65-го (процесс Даниэля и Синявского) и снежную лавину, накрывшую нас в 1968-м (ввод войск в Чехословакию). Я прошла сквозь брежневский застой, который для меня был подобен могильному склепу, диссидентом, с оружием (шариковой ручкой) в руках, ангажированным и военнообязанным врагом СССР, тоталитаризма и социализма. Я прямо как зиц-председатель Фунт: сидела при Леониде Ильиче Брежневе, а при реформаторе Михаиле Горбачеве — сидела тоже. Мне некогда было наслаждаться коротким зимним ельцинским летом: надо было все время с чем-то бороться и кого-то спасать. То анархистов Родионова и Кузнецова (1991–1992 гг.); то Виктора Орехова (1992 г.); то Грузию (1992–1993 гг.); то Вила Мирзаянова (1994 г.); то Россию от путча (1993 г.). То Чечню (1994–1996 гг., а потом до Хасавюрта). То Александра Никитина (1995 г.). То Григория Пасько (1996–1997 гг., а потом еще при Путине). И Игоря Сутягина, и В.Моисеева. И это все при Ельцине!
И вот сейчас тот мир, который возник в августе 1991 года, будет уничтожен, сожжен лавой, засыпан пеплом. Везувий выбрасывает столбы огня, рушатся наши храмы (Свободы, Демократии, Народничества, Веры в Россию), падают статуи богов. Демократы в положении евреев польского гетто. Выведены за скобки, изолированы от путинских арийцев (всем довольных), обречены. На молчание, на маргинальность, на народное презрение; может быть, на заключение или смерть.
Самое время писать свою летопись. То, что видел, то, о чем могли рассказать. Сталин, Ленин (это предания, но есть еще очевидцы, помнящие первого и писавшие с натуры о втором). И моя личная коллекция правителей: Хрущев, Брежнев, Горбачев, Ельцин, Путин. На нем, кажется, история прекращает течение свое, как при Угрюм-Бурчееве из Салтыкова-Щедрина.
Представьте себе планету, где никогда не бывает лета. Не собирают урожай, не копают картошку, не дергают бурак. Яблоки не созревают, виноград остается в завязи, бутоны не распускаются. Накатывает осень, крошечные зеленые листики желтеют и опадают, молодую салатового цвета травку заменяет рыжая, грубая, старая, похожая на медвежью шерсть. А потом на эти жалкие, робкие начала идет снег, ложится белый могильный саван, который нередко скрывает в своей холодной утробе и бутоны, и всходы, и не успевшие лопнуть почки. И снова свистит метель — до следующей оттепели. Илья Эренбург это видел, он в этом саване жил. Он знал, что эту планету зовут «планета Зима». И совсем не в романе Урсулы Ле Гуин или Гарри Гаррисона. Эту планету зовут Россией, Русью, Российской Федерацией. «А мы такие зимы знали, вжились в такие холода, что даже не было печали, а только гордость и беда».
Хрущевская оттепель была не первой оттепелью, передышкой, мимолетным улучшением климата, перемирием и «хорошим днем» у чахоточного больного в наших широтах. Первой оттепелью с внезапным ночным морозом было время Бориса Годунова (Федор Иоаннович был добр, но слаб умом и волей, и за пределами дворца ничего не умел устроить, никаких реформ не проводил, и все осталось в намерениях, как в зернах). А Борис проводил западнические реформы, хотел быть абсолютистом, а не автократором. Но ненадолго его хватило. Права была Анна Ахматова: «Бориса дикий страх». Страх, угрызения совести, менталитет худородного выскочки, ордынско-византийские комплексы — но только все быстро пошло по колее царя Ивана IV. Доносы, казни, особая заздравная молитва за царя, спущенная сверху — на каждый домашний вечер.
Второй оттепелью было мимолетное правление твердого западника Григория Отрепьева, Лжедмитрия. Он хотел искоренить рабство и страх, варварство и отсталость, он энергично принялся за дело. Но ему не дали реформировать Русь, его убили.
Третья оттепель — это было царство Екатерины II. Просвещение, «наказ», «конституционное собрание», науки и искусства. Но уверовавшая во все это элита была жестоко остановлена в своем радостном полете на пламя свечи. Остановлена расправами с Новиковым и Радищевым. Законом для каждой следующей российской оттепели станет это стихотворение Курочкина из освободительных александровских времен:
Следующая, александровская, четвертая оттепель захлебнулась на патриотическом шабаше 1813– 1815 годов, на Священном союзе, на Венском конгрессе, на аракчеевской реакции.
Пятая оттепель, оттепель великих реформ Александра II, была восхитительна. Но и она захлебнулась в крови антипольской карательной экспедиции 1863 года, в процессах «50-ти» и «193-х», в розгах для Боголюбова, в арестах и разгонах студентов. Она кончилась агонией, то есть реакцией ура-патриотического царствования Александра III. Ритм был найден, маятник пущен, климат определен.
Хрущевская оттепель стала шестой по общероссийскому счету. Сталин доигрался: теория и практика произвола затянули и его в свой жуткий пылесос. Он создал мир, где не было никаких гарантий ни для кого. Оказалось, что в таком мире жизнь не гарантирована даже для Создателя. Когда ближний круг Сталина понял, что дни их сочтены, что обезумевший тиран прикончит и их, они сделали выводы и организовали заговор кроликов против удава. И никто не пошел доносить, ибо Сталин платил за преданность той же монетой, что и за предательство. Кто были эти заговорщики? Наши старые знакомые: Берия, Хрущев, Маленков, etc. Это о них писал Мандельштам:
Инсульт, может, и был естественным, но врачей к Сталину пустили, когда было уже поздно.
Его смерть была бесспорным благом для страны. Циничный, но и практичный Берия тут же стал стирать следы самых одиозных глупостей Хозяина. Например, выпустил врачей, которых свихнувшийся диктатор собирался вешать на Красной площади. Я склонна доверять Авторханову: у Берии принципов не было, но он понимал, что страна может развиваться только на западном пути. «Восьмерки» еще не водилось, а он уже в нее хотел. Он собирался в НАТО, он хотел вернуться к НЭПу и перемахнуть через уровень не только хрущевской, но и горбачевской перестройки. Что ж, они с Никитой Сергеевичем занимались одним делом, у обоих руки были по локоть в крови. Но Хрущев играл при Сталине роль шута, а Берия — роль инквизитора. Берия был образованнее, а Никита Сергеевич — проще и добросердечней.