хомут не по своей шее надел — и плечи побил. А теперь опять в риск играешь. Думаешь, этим ты ее вернешь? Не надейся. Не уйдет она от Николая.
Слова ее задели самолюбие Григория. Он загорячился:
— Не нужна она мне совсем. Я из-за нее много крови попортил. Довольно. Но ты сама знаешь, как он ко мне липнет. — И тише проговорил: — Да я у меня самого он в сердце крепко засел. Не могу я от него отвернуться.
— Кабы он твой был или голая сирота, — не унималась Нина. — У него ведь есть родной отец и живая мать. Зачем же ты в их семью лезешь?
Григорий досадливо махнул рукой: не понимаешь ты, дескать, ничего — и с огорчением подумал: «Еще не жена и даже не невеста, а командует. Привыкла дома помыкать отчимом…»
Игорек дремал у печки. От громкого разговора он очнулся, полусонными глазами поглядел на отца и опять сомкнул веки. Григорий постелил ему чистую постель и уложил на своей кровати.
«Ишь, как ухаживает», — удивилась Нина и от неожиданно возникшей у нее мысли засияла: «А своего-то сынка он разве так уходит и присмотрит — лучше самой матери». Но, взглянув на простое, добродушно улыбающееся лицо Григория, поняла, что ошиблась. Не лучше он будет относиться к своему сыну, а так же. Такой уж он человек. Гриша не может делить ласку и добро на части: двести граммов вам — чужим людям, а килограмм нам — своим родным. И никакой он не дурачок. Она в это никогда не верила и не поверит, что бы о нем в селе ни говорили. Все хорошие люди его уважают. И она вот к нему со всей душой. Может, за ту же его сердечность, которая рождала в ней веру в крепкую и стойкую семью, может, и еще за что… Кто знает? Да и зачем об этом знать? Важно только, что ее переполняли чувства гордости за него. И ей совсем непонятно, почему Марина ушла от него к другому. Когда она над этим задумывалась, у нее загоралась против нее злоба. Как Марина могла оскорбить такого человека! Подумаешь, цаца какая. Одними ужимками да хитрыми вывертами ребят покоряла. А они простофили. Кто их дразнит да над ними всякие шуточки проделывает, ту они и любят.
Нину растрогала любовь Григория к ребенку. Она, улыбаясь, подошла к кровати, удобней повернула Игорька, расстегнула пуговицы на рубашке, развесила у печки его замытые пальто и штанишки.
Григорий понял, что она в душе одобряет его отношение к Игорю. Не в ребенке ведь дело. Он был только предлогом к серьезному разговору между ними.
Нина собралась уходить. Она долго одевалась, видно, не хотела расставаться с Григорием. В дверях она переминалась с ноги на ногу, ухватившись за ручку, поскрипывала резиновыми сапогами, наконец проникновенно сказала:
— Прости меня, Гриша. Делай, как ты хочешь.
Он видел, что она ожидала ответа, стала вдруг покорной, совсем ручной. Попроси ее о чем-нибудь, и она все сделает. Но он молчал. Еще не зажили свежие сердечные раны.
Больше она к Григорию не приходила.
Сняв с плиты разогретый обед, Григорий уселся за столом есть. Но не успел он поднести ко рту ложки, как вздрогнул.
На улице барабанила по окну костлявым кулаком Анастасия Семеновна, визгливо кричала:
— Игорек пропал! Нигде не найду!
Григорий позвал ее в дом.
Шумно ввалившись в комнату, Анастасия Семеновна замигала заплаканными глазами, подслеповато уставилась на кровать.
— Не разгляжу с улицы, не он у тебя лежит?
— Он и есть, — сказал Григорий, опять принимаясь за обед.
Анастасия Семеновна села на стул у порога, заговорила спокойнее:
— У тебя благодать-то какая, а у нас лютый холод.
Помолчала в задумчивости, потом развязала на голове пуховый платок, сдвинула его на затылок и, расстегнув пуговицы, распахнула пальто.
— Директор-то на пенсию меня провожает, — грустно продолжала она. — Да я и сама чую — время уходить. Теперь уж не работница. Все ключи у меня отобрал. Новую сторожиху подыскивает. Я два дня не топила печь: нечем, дрова-то и уголь под замком. Нынче пошла к нему, говорю: «Дай мне ключи от сарая, дровишек возьму». Он не отказал, но, вижу, недоволен остался. Топка-то школьная. Открыла я сарай и давай запасаться. Уголь и дрова ношу, спешу, навроде ворую. Про Игорька-то возьми и забудь. Он все в сарае играл, а потом гляжу — его и след простыл. Сейчас пойдем с ним затопим. Не знаю, как зиму буду зимовать.
— Марина не обещается приехать? — спросил Григорий.
— Дурная голова, — заругалась Анастасия Семеновна. — Письмо прислала, в положении она уже. Жизнь не устроили, а второго ребенка заводят. Хотя бы этого сиротку пригрели. Бросили его на руки больной старухе. А я ведь никуды не гожусь. Сама себя не ухожу. Работает опять в библиотеке и поступила учиться в школу рабочей молодежи. Пишет, не с кем Игорька оставлять дома, хозяева плохие, а сами они оба работают. А второго ребенка собирается рожать.
— Ничего, все устроится, лишь бы дружно жили между собой, — ободряющим тоном произнес Григорий. — Получат квартиру, детей устроят в ясли, вас к себе возьмут, и дружной семьей заживете. — И тут же подумал про себя: «У меня вот жизнь неизвестно как сложится…»
— Вот-вот, — оживилась Анастасия Семеновна. — И она так же мне написала. Меня-то, старуху никчемную, пускай не берут, тут помру, а вот Игорька поскорее бы забирали. Обещается деньги мне прислать на топку и еду. Говорит, попроси кого-нибудь купить. А кому я нужна?
— Анастасия Семеновна, — вдруг резко повернувшись, обратился к ней Григорий, — переезжайте ко мне жить…
— Что ты, окстись! — перебив его, замахала она руками.
— Зиму перезимуете, а там видно будет, — не обращая внимания на ее протесты, настойчиво продолжал Григорий. — А то вы одни до весны не дотянете.
— Как же это можно? — уже тише возражала Анастасия Семеновна. — Зачем мы тебе нужны? Ради чего колоду себе на шею вешать?..
— Мне станет покойнее, — откровенно признался ей Григорий. — Игорек не будет меня дергать за сердце.
Анастасия Семеновна в недоумении развела руки.
— Не знаю, не знаю, как и быть…
Пошамкав беззубым ртом, она примирительно сказала:
— Мы у тебя, Гриша, заночуем. Нынче я устала, мыкаться уже сил нет. Целый день в колготе. Да и мальчика не хочется тревожить. Пускай тут спит. А завтра поговорим об этом…
Утром она переехала. Когда на следующий день Григорий возвратился с работы домой, Игорек его поджидал, встретил у порога и восторженно закричал:
— Папа пришел! Папочка мой…
Григорий широко улыбнулся и ласково потрепал светлую головку Игорька.
— Папа мой, папа… — счастливо шептал мальчишка.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Николай, подъехав к почте, выключил моторчик. Прислонив велосипед к стене, он обогнул угол и вошел в пристроенное к почте деревянное помещение, на двери которого была прибита фанерная дощечка с надписью: «Эксплуатационно-технический участок».
В помещении находились два человека: низкорослый с длинным красным лицом техник участка Константин Павлович Фетисов и директор совхоза Макар Потапович Банников. Толстыми руками директор уперся в стол и, склонив круглую бритую голову, читал свое выступление перед микрофоном звукозаписи. Около него лежал на венском стуле светло-коричневый портфель с двумя поблескивающими металлическими замками.
