— Узнаете?
Следующей на столик легла выписка из прокурорского журнала — про то, что профилактику поведения Редничук Н. И., освободившейся из мест лишения свободы 18 февраля 1971 года, осуществляет оперуполномоченный Голицын С. С.
— Помните?
Голицын молчал.
Из сумки я достала диктофон с кассетой из «прослушки». Включив воспроизведение, я услышала голос Голицына: «Але! А Романа можно? Рома? Живой еще? Ну, с наступающей тебя годовщиной!..»
— Узнаете? Вы же практически при мне туда звонили, разговор в четыре часа.
Вот распечатка ваших переговоров с мобильного телефона. Помните день взрыва?
Вот ваш исходящий звонок — аккурат по домашнему телефону Вертолета.
— Схулиганил, — неожиданно сказал Голицын. — Я знал, что Вертолета слушают, а тут подвернулся такой удобный случай еще раз подставить его под убийство Чвановых. Я ведь и год назад понимал, что он первый кандидат под подозрение, он ведь Чванову угрожал.
— По просьбе Нателлы Ивановны.
— Просто Нателлы, — машинально поправил он меня и осекся. — Чего вы хотите?
— Не знаю, — честно ответила я. — Наверное, отдать кому-нибудь это дело и забыть о нем. Она правда сказала, что ее сын и невестка совершают развратные действия в отношении детей?
— Хуже. — Голицын достал из кармана пачку сигарет, зажигалку и закурил. — Не возражаете? — запоздало спросил он.
— Что вы, что вы, чувствуйте себя совершенно свободно…
— Не ерничайте. Судя по всему, вы знаете о наших отношениях?
— Я знаю, что они были. — Маша… Можно мне вас так называть? Вы мне в дочки годитесь.
Я кивнула.
— Я очень виноват перед Нателлой. У нее была тяжелая жизнь. Зона, смерть мужа, ребенок, который не узнал ее, когда она вышла из заключения… Да еще и я. Ничего хорошего я ей не смог дать и ужасно обидел. Она чуть не умерла из-за меня. Выгнала меня потом, и правильно сделала. А я до сих пор не могу себя простить. Мы не виделись много лет. Когда она меня нашла в прошлом году и сказала, что только я могу ей помочь, у меня язык не повернулся ей отказать.
Она рассказал мне о ситуации, и я согласился с ней, что другого выхода нет, детей можно спасти только так.
— И вы ей поверили?
— Да, Маша, я ей поверил. Я ей привык верить еще тогда. Мне до сих пор бывает тошно, когда я думаю о Нателле и нашей с нею совместной жизни. Она была на три года меня старше, я был еще сопляк и вел себя как сопляк. Я принимал как должное то, что она корячится на каких-то показах в тьмутаракани, чтобы денег заработать, меня обеспечить. Она ведь мне даже рубашки и дезодоранты покупала.
Я, бугай, занимался только своей работой, денег ей практически не отдавал, но жрать и пить любил. Она меня обслуживала, а я это принимал. А ведь я должен был ее на руках носить. Я больше никого в жизни так не любил, как ее. И до сих пор ее люблю. Как я с нею жил! Как свинья, как скотина последняя. Ну ладно, это вам неинтересно. Что делать будем?
— Не знаю, Сергей Сергеевич, — повторила я.
— Вы ведь понимаете, что вряд ли докажете…
— Наверное, вы правы. Да я и не хочу доказывать. Я напишу рапорт прокурору с просьбой передать это дело другому следователю. И отдам ему все материалы, которые у меня есть. Сделает он из этих материалов те же выводы, что и я, — тогда готовьтесь к разговору с другим человеком.
— Вряд ли, — Голицын усмехнулся. — Пруткин вам что-нибудь сказал?
— Пруткин сказал, что то, что было на самом деле, так же невероятно, как участие в преступлении президента Ельцина.
— Это вам он такое сказал, а больше никому даже сотой части этого не скажет. Чем-то вы ему понравились, наверное.
— А если другой следователь ему еще больше понравится?
— Посмотрим. Поживем — увидим.
— До свидания, Сергей Сергеевич. — Я поднялась с кресла и собрала свои документы.
— До свидания, Мария Сергеевна, было приятно с вами поболтать.
Голицын тоже поднялся и галантно подал мне куртку.
Как я хотела раскрыть это убийство, думала я, бредя по проспекту и наступая на корочки льда, затянувшие лужи. Зачем? Кому от этого лучше? Кто это сказал: «Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся кошки»?
В РУБОПе меня должен был ждать Денщиков с адвокатом, для предъявления обвинения. Арестовывать его прокурор города запретил, санкцию на него мне никто не даст, спасибо хоть обыск в его квартире санкционировали. Я писала протокол допроса своего бывшего коллеги, и мне очень хотелось напиться.
Подписывая протокол, Денщиков сказал:
— С обыском вы можете ехать куда угодно, только залезть туда, где я живу сейчас, у вас ручки коротки.
— То есть? — не поняла я.
— Вам санкционировали постановление на обыск по месту моей регистрации, у бывшей жены, — после предьявления ему обвинения мы с ним стали общаться исключительно на «вы», — но я сейчас живу не там, а у сотрудницы прокуратуры города Петровской Татьяны Васильевны. Вот туда попробуйте суньтесь. Быстро вам по ручкам нашлепают. Санкцию на этот обыск вам никто не даст.
— А зачем нам обыск у Петровской? Вы теперь там живете, и все ваше имущество там?
— Да, — подтвердил Денщиков.
— Значит, там и наложим арест на имущество.
— Но там и ее имущество!
— Мы опишем все, а она может обратиться в суд с иском об исключении имущества из описи. Потерпевшим причинен крупный материальный ущерб, и я обязана принять меры к обеспечению гражданского иска. Поехали прямо сейчас, для наложения ареста на имущество санкции не требуется.
— Поехали, — усмехнулся Денщиков.
И мы поехали туда, где он жил теперь с Таней Петровской. Адвокат Денщикова отправился на своей машине и вскоре пропал из виду. У меня еще хватило ума заехать в прокуратуру города, но Тани не было в приемной. Мы поискали ее в здании, но не нашли и поехали в адрес.
— Дайте ключи, — сказала я Денщикову, но он ухмыльнулся и ответил:
— А у меня нет ключей. Ключи у Петровской.
— Когда она должна прийти?
— Не знаю. — Он явно издевался. — Может, и вообще не придет сегодня.
Понятые, пожилые соседи с нижнего этажа, спросили:
— Ломать будете?
Я поколебалась:
— Будем.
Опер из РУБОПа недоверчиво на меня посмотрел, но принес из машины ломик и, еще раз потребовав подтверждения, ковырнул обвязку двери, от нее отлетела щепка, и треск ее вернул меня к действительности.
— Нет! — сказала я. — Стоп! Будем ждать. Это же не обыск, а наложение ареста на имущество.
Шел третий час ожидания на лестничной площадке; понятые, которых я не отпускала, извелись и прокляли все на свете. Денщиков сидел на корточках, прислонясь спиной к шахте лифта.
Лифт загудел, кабина лифта остановилась на нашем этаже. Из нее вышли гуськом Таня Петровская, адвокат Игоря Денщикова и, замыкающим шествие, — начальник отдела прокуратуры города Будкин.
— Что здесь происходит? — закричал Будкин, не успев выйти из лифта.
— Ждем хозяйку, чтобы наложить арест на имущество, — ответила я.
Петровская зашипела как рассерженная кошка.
