Mr. Vincent FERRANO
President
Safe Way International Inc.
Визитная карточка была на дорогом, с водяными знаками пластике, с указанием трех телефонов и двух факсов в Лос-Анджелесе и в Эль-Сантро и престижного, с именем владельца, номера в E-Mail. Но, конечно, не водяные знаки и не код в Интернете заставили «профессора» Зускина при виде этой карточки тихо охнуть и побледнеть, как от сердечного укола, а потом вскочить из-за стола в гостиничном штабе форума и с распростертыми объятиями поспешить навстречу «дорогому» гостю:
— Vinny! Oh, my God! Как ты меня нашел? Мы не виделись вечность!
— Двенадцать лет, — уточнил посетитель. Он был скорее маленького, чем среднего роста, скорее пятидесяти лет, чем шестидесяти, скорее плотный, чем толстый, и, похоже, весьма богат — на нем был светлый костюм от «Армани», темная рубашка от «Версачи», туфли от «Балли», «Роллекс» на руке, а на загорелой шее и на безымянных пальцах — золотая цепочка и перстни от «Тиффани». С таким подчеркнутым шиком одеваются либо те, кто относится к себе с большим уважением, либо те, кто хочет внушить это уважение окружающим.
— Двенадцать лет?! Неужели?! — воскликнул Зускин. — Да, ты прав! Двенадцать лет! Но ты великолепно выглядишь! Даже лучше, чем тогда! Садись! — Зускин сам подвинул гостю кресло. — Что ты пьешь? Джин? Виски? Коньяк?
— Кровь, — сказал гость, садясь.
— Что??? — поперхнулся Зускин, но тут же рассмеялся: — Винни, ты все тот же! «Кровь»! Боже, я уже забыл твои шутки! Но если бы не они…
— Cut the shit! (Заткнись!) — сухо перебил его Винсент. — Ты мой должник, ты помнишь?
— Винни! — Зускин укоризненно заглянул гостю в глаза. — Я тебе жизнью обязан! Даже мои внуки знают об этом! Твое имя как икона в нашем доме! Я просто не знал, как тебя найти! Все-таки что ты пьешь? Кофе? Апельсиновый сок? — Он суетливо подошел к небольшому холодильнику у огромного, во всю стену окна. За этим окном открывался роскошный вид на залив Марина-дел-рэй и на сонмище яхт, дремлющих там под теплым калифорнийским солнцем. — У меня есть прекрасный русский квас! Ты такого не пробовал! Прямо из Москвы! На алтайском меду!…
— Come on, — негромко остановил его Винсент и кивком указал на кресло за письменным столом, где высились чугунный бюстик Моцарта, два скрещенных русских и американских флажка, стопки роскошных буклетов компании «Нью раша инвест, лтд.» и семейные фото хозяина. — Сядь! — приказал Винсент Зускину.
Зускин, враз потускнев, послушно сел в кресло. Произнес обреченно:
— О'кей, Винни? Что я могу сделать для тебя?
— Двести тысяч сегодня и еще пятьсот завтра. В долг. На год. Под десять процентов.
Зускин изумленно захлопал глазами.
— Винни, ты шутишь? Я в жизни не видел таких денег!
— Что? — Винсент повернулся к нему левым ухом, он был глуховат на правое.
— Я в жизни не видел таких денег, клянусь! — повторил Зускин.
— А этот форум?
— Он меня разорил, Винни! — воскликнул Зускин. — Пойди посмотри: ни один американский лох не явился!
— Fuck you! — обложил его Винсент.
— Клянусь внуками! Винни! Чтоб я так жил!…
Винсент сунул руку в карман пиджака, вытащил из него стандартный конверт фотолаборатории «Кодак» и швырнул на стол пачку цветных фотографий, веером разлетевшихся перед Зускиным.
— Этими внуками? — сказал он и вдруг вскочил, с неожиданной прытью и бешенством обежал вокруг стола и своими короткими, но мощными пальцами в золотых перстнях схватил Зускина за горло, с силой ткнул мордой в фотографии: — Этими внуками ты клянешься, сука?
На фотографиях действительно были чудные малыши в возрасте от полутора до пяти лет — играющие во дворе прелестного двухэтажного особняка… плавающие в бассейне перед еще одним домом в горах… катающиеся на пони и на санках… Клясться такими ангелами, да еще лживо, было грех.
— Fuckin' scum! — остервенело закричал Винсент. — Потрох ебаный! Внуками клянешься? Разорил тебя этот форум? Я помню твои клятвы! Я тебе за них счас яйца на уши намотаю!
И словно вдохновленный этой литературной метафорой, он левой рукой вздернул Зускина за шиворот над креслом, а правую просунул ему сзади меж ног, ухватил за пах и стал воплощать метафору в жизнь с такой силой, что Зускин, распахнув хрипящий рот, задохнулся от боли.
— Ну? Помнишь, как ты клялся быть мне братом? — в бешенстве тряс его Винсент. — Помнишь, как умолял спасти твою белую жопу? И я тебя спас! От самого большого члена Риверсайдской тюрьмы, верно? Ты помнишь ту черную колумбийскую залупу? Она была больше полицейской дубинки! Ты помнишь, кто тебя спас от нее? Помнишь?
— Да… да… — хрипел Зускин. — Ты, Винни… Ты…
— Громче! Я не слышу правым ухом!
— Ты, Винни!
— И кто двенадцать лет прятался от меня? Кто? Говори!
— Я, Вини. Я…
Неожиданно Винсент выпустил Зускина, как дети роняют на пол надоевшего кролика или щенка. И подошел к холодильнику, открыл его.
— О'кей, что у тебя тут?
Вытащил темную бутылку с этикеткой «Russian Kwass», посмотрел на нее с сомнением, поставил обратно и взял банку с тоником. Откупорил и стал жадно пить, кося глазом на Зускина. Тот валялся на полу, поджав в коленях ноги и обеими руками нянча в пригоршнях свою едва не оторванную мошонку.
— Сам виноват… — произнес Винсент меж глотками, отирая губы и стараясь не закапать тоником свою рубашку от «Версачи» и пиджак от «Армани». — Я пришел к тебе, как к брату. А ты меня сразу вывел из себя. — Он небрежным жестом вздернул Зускина с пола в кресло. — Ладно, не прикидывайся, будто у тебя там есть что оторвать. Слушай. Я проиграл колумбийцам свой бизнес. Если до конца недели я не отдам им хотя бы половину долга, мне придется откупаться от них этими фотографиями. С адресом твоего дома в Санта-Монике и виллы в Пасадене. Ты понял? А у колумбийцев нет чувства юмора, ты же знаешь. Когда они возьмут твоих внуков за яйца, то уже не отпустят…
Что-то в голосе Винсента сказало опытному Зускину, что Винсент не шутит и не берет его на понт. Он живо представил, что будет с его любимыми внуками, попади они в руки колумбийской мафии. И разом покрылся холодным потом.
— Сколько? — спросил он негромко.
— Я же сказал: двести сегодня и еще пятьсот до конца недели.
— Но это невозможно, Винни…
— В долг! Под десять процентов! — Винсент уже не требовал и не просил, а умолял его действительно как брата. — Ровно на год, Эзра! Я отдам, поверь! Иначе мне конец! Ты же обещал быть мне братом!
— У меня нет таких денег, клян…
— Опять? — перебил Винсент, тут же вскипая. — Лучше не клянись, сука! Сколько ты можешь дать?
— Не знаю… — протянул осторожный Зускин, его карие глаза забегали, как цифры в счетной машине. — Десять тысяч… — и тут же поправился: — Двадцать, Винни! Двадцать пять…
Но Винсент даже не счел нужным удостоить его взглядом. Он подошел к письменному столу, украшенному бюстом Моцарта, буклетами фирмы «Нью раша инвест, лтд.» и русско-американскими флажками. Всю эту муру он небрежным жестом отшвырнул в сторону, а собрал со стола только фотографии внуков Зускина и его двух домов в Санта-Монике и в Пасадене — фотографии, которые он сам принес, плюс те, которыми был украшен стол Зускина.
— Гуд бай, мой друг. Мои внуки тоже будут помнить твое имя, как икону…
С этими словами Винсент сунул фотки в карман и направился к двери. Но Зускин, конечно, окликнул
