полоснула кинжалом-трофеем по запястью, капли крови показались чем-то смешным, несерьезным.
«Мистика-рустика», – говорит в таких случаях Учитель. И смеется.
– Чего тебе нужно, обезьянка?
Кажется, удивился, изумился даже. Настолько, что на миг забылось и где я, и что делаю, и почему кровь на алтаре –
– Я… Я не обезьянка! Я… Заклинаю Тебя Именем Твоим, которое есть…
Пропала! Камень под ногами разверзнется – или сама в камень превращусь, словно Ниоба-гречанка. Стоит мне хоть на букву в Имени «которое есть», ошибиться, ничто не спасет. И так сглупила, спорить принялась, вместо того, чтобы сразу…
– Не совсем точно, – покачал Он головой, дослушав «которое есть». – Там фрикативный звук, как раз в серединке. Надо же, такая древность – и помнят!
Не разверзся камень под ногами. Значит, права была бабушка, Элизиум тени ее!
– Этим Именем я… вы… вызвала Тебя!..
– Меня?! Вызвала? Ты?!
Вот тут-то Он и рассмеялся – впервые. Рассмеялся, руку мне на плечо положил.
– Мистика-рустика!..
Затем смеяться бросил, поглядел в глаза.
Лишь недавно подумала, какой в тот миг Он меня увидел? Семнадцатилетняя девчонка – босая, в гиматии мятом, с пятном под глазом (сильно ударил мерзавец рыжий, не пожалел!). Да еще кровь на руках и на шее – мылась, не отмылась. А уж что в глазах было, о чем думалось тогда, и вспоминать не хочется.
Сама бы я от себя, наверное, за тысячу миль бежала. А еще вернее – прирезала. Спокойнее будет!
– Понимаешь, обезьянка… Никто – никто из людей и «местных» вызвать Меня не может. Даже позвать не может. Ты просто… Как бы пояснить, чтоб поняла… Ты поверила своей бабке, заучила непонятное слово, провела этот смешной обряд – и… Скажем, зажгла маяк. На море бывала, бесхвостая?
Про бабушку я Ему ничего не рассказывала, не успела. Тогда даже не удивилась, не до того было, а после все выспрашивала, как можно мысли читать научиться. Он головой качал, улыбался: «Мысли? Это у обезьян-то?»
Но кое-чему научил.
– Попасть к вам просто, но точное место угадать трудно. Представь, ты летишь в космосе, вокруг – миллиарды звезд, а тебе нужно только к одной.
– Лечу… Где лечу? – не выдержала я.
Вздохнул, поглядел странно.
…Потемнело. Кровь на алтаре уже не зеленая – обычная.
– Хорошо, ты плывешь по морю, вокруг туман…
– Про маяк – ясно, – вновь не сдержалась я, даже позабыв, где я и с Кем. – Бабушка рассказывала. Такие храмы – их чаще всего Неизвестному Богу посвящают – во многих землях есть. А для того и святилища строят, чтобы через них боги в мир приходили. Потому и огонь поддерживают, и жертвы приносят. А Неизвестным Тебя назвали, потому как Имя…
– Угу.
Дернул плечами (только сейчас заметила – широкие у Него плечи, а сам худой очень, костистый).
– Это хорошо, что тебе все понятно. В таком случае, можешь сочинить еще одну байку про богов и рассказывать ее своей стае до седых волос. А вот с заклятием – не вышло, так что внеси поправку в ваши мифы. Мне пора.
– Погоди! Учитель, погоди!..
– Как ты сказала?
Почему я в тот миг назвала Его Учителем? Именно так – не демоном, не богом, не позвала по Имени, наконец? Заучивала я это Имя месяц целый и все боялась, что не успею, помрет бабушка.
– Тебе понадобится помощник, Учитель. И не один. И помощница тебе пригодится. Без людей Ты не сможешь…
Что именно «не сможешь», не договорила, да и не знала я про это. Так и сказала – «не сможешь».
Услышал. Медленно-медленно повернулся.
Замер.
– А почему ты вообразила… решила, что «не сможешь»? Решила, будто Я чего-то не могу? Без кого? Без вас? Без злых бесхвостых, возомнивших о себе обезьян?
Никогда позже я не слышала от Него такого голоса. А еще заметила – лицо почернело. Даже не почернело – потемнело, словно весь свет вокруг испарился.
Только вот терять мне было нечего. Совсем.
– Тебе понадобился наш маяк, наша речь и наш облик. Ты не стал присылать Своих слуг – пришел Сам. Воли Твоей мало – как мало одной мысли!..
– Угу.
Внезапно лик Его осветился. Лишь после сообразила – Луна. Тучи, кажется, разошлись.
– Я расскажу тебе притчу.
Учитель часто повторял: «Люблю говорить притчами». И при этом смеялся – очень зло. Однажды решилась, спросила.
«И без притчи не говорил им!» – ответил, словно ударил.
– А притча, Моя обезьянка, такая… У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение…
Я даже не сразу поняла – отчего это притча. Ну, бывало – у нас, у осков, старшему сыну обычно надел выделяли. И среднему выделяли, с отцом лишь младший оставался.
– По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему.
И снова совсем другим голос Его стал. Хоть и только что познакомились, а поняла – иным. Будто бы Ему… Не больно, не обидно даже, а словно бы все вместе. И еще не по себе очень – словно над костром погребальным говорит.
– Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться!..
И еще одно понять успела – взял Он меня в ученицы.
– Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся.
Замолчал, прошелся, не спеша, к входу.
Остановился.
– И что поняла ты, Папия Муцила?
Не обезьянка уже, даже именем не побрезговал. А я-то думала, что его, имя мое настоящее, только одна я на земле знаю – с тех пор, как семьи моей не стало.
