приходит пора орешку, много лет пролежавшему в грунте, вдруг пойти в рост, ощутил и Мирка — безвременье кончилось, — пусть скрытно, пусть голову в плечи, — однако теперь уже может один человек искать дружбы с другим. Не только топки газовой печи могли быть теперь впереди, но и освобождение.
— Партизанская кличка? — удивился Ваня, узнав имя друга.
— Нет. Это значит Мирон.
— А немцы не поняли, что я партизан. А то бы там же, на месте прибили. Надо бежать! Давай думать. Когда мы не в лагере — а отсюда, с работы?...
«Витька! — думал Мирка о нем, — Ты точно такой же!». Не ответил он Ване, и промолчал о том, что он сам, и Алеша и Саша, попали сюда из-за сбежавшего Витьки.
— Ты же три года… Это я ничего тут не знаю, а ты?! Ты наизусть должен знать. И немцев, и все ходы-выходы… Или боишься?
Они разговаривали сопя, и не поднимая глаз. Руки работали, мысль текла.
— Да я, на твоем бы месте… — шипел, продолжая, Ваня, — Жаль, ты не партизанил, бояться бы разучился!
— Я отвечу, потом, обещаю, — тихо и внятно сказал, поднимая взгляд Мирка, и вздрогнул вскрика и грохота.
За спиной у них рухнула балка высокого перекрытия. Опадала завеса поднятой пыли, кинулась помощь на вскрик. Люди суетно, торопливо, стали растаскивать хлам, по пояс засыпавший узника, придавленного разломившейся балкой. На это ушло бы много времени, — понял эсэсовец, подошедший тут же. Он посмотрел в лицо с прикушенной в стоне губой, в благодарные тем, кто пришел на помощь глаза пострадавшего, и передернул затвор. Очередь ломаной строчкой пробила живот, в разрывы с клекотом хлынула кровь и белесые змейки внутренностей.
— Арбайтен! Шнель! Шнель! — махнул рукой немец. Он устранил непредвиденный сбой, пресекая потери рабочего времени.
«Arbeit macht frei» — железом в фон неба врезана надпись на главных воротах. «Труд освобождает» — но не был Освенцим трудлагерем, даже тюрьмой он не был. Великий Рейх стал первым в истории государством, вынужденным осваивать уничтожение как стратегическое производство. Армия, оружейный потенциал не справлялись с этим. И утвержден был в главной роли убийцы — труд. Уничтожитель, непревзойденный по коэффициенту полезного действия! Труд истощал не мгновенно, но до предела, процесс становился необратимым. Все, арбайт свое дело сделал — отработанный материал направлялся в газовый душ. В громадном количестве сберегались патроны в обоймах Вермахта. Надежно, с предельным отбором ресурса из расходного материала! Гений Великого Рейха — арбайт!
Не шли слова с губ сегодня. Мирка с Ваней больше не говорили. Возвращаясь в лагерь, несли на руках убитого. Выгребли из-под завала по окончании дня, без потери рабочего времени. На вечернем аппеле, узник обязан быть, в любом виде.
«Надо бежать!» — серьезно задумался Мирка. «Будем думать…» — сказал он Ване на следующий день. Мало кто теперь, вместе с ними, не думал об этом, но на каждой возвышенности в месте работ, всегда мог быть автоматчик. И нередко там, где работали люди, слышен был треск автоматных очередей.
Однажды увидел Мирка Гельмута в своем блоке. Оба Дlteren, наверное, были знакомы. И могли — неужели?! — говорить о Мирке…
После аппеля утром, законный нынешний Дlteren, оставил перед собой, стал рассматривать Мирку, щупать мышцы и хмурить лоб.
— Der schlechte Arbeiter!*
Мирка угодил в этот день в зондеркоманду крематория II. Оказался под трубами, которые, как обыкновенный ужас, привык видеть издали каждый день. Подземный, с немецкой рациональностью спроектированный объект, очень похожий на баню. Но, кажется, немцы старались его не использовать в этих целях: «Циклон Б» недостаточно эффективно работал потом, во влажной среде.
Вся команда, — увидел Мирка, — носила на месте винкелей желтые звезды Давида. Миркин, да еще красный винкель их удивил.
— А ты что, из русских евреев? — по-русски спросил капо — старший зондеркоманды.
— Нет.
— А как звать?
— Мирка.
— Мирка? Ты под еврея косишь?
— Нет. Это значит Мирон.
— Ну, работай, скучать не будешь…
ЛИФТ УХОДИЛ НАВЕРХ
Автоматчики ввели в зал большую группу людей, человек пятьсот, или более, не по лагерному одетых. Только дети и женщины — видел Мирка. Команда привычно, едва ли не дружески, их встречала. Разговаривали. В прибывших — понял Мирка, большинство, или все, были евреями. А евреи Освенцима знали едва ли ни все языки Европы. Зондеры объясняли, что надо помыться, пройти дезинфекцию. Женщинам было неловко — весь персонал — мужчины. Потупив глаза, покорно, стали снимать одежды. Мужчины сновали среди голых женщин, советуя тщательно складывать снятое, чтобы быстро найти потом, по окончании дезинфекции. Где-то слышался плач, не выдерживал кто-то и начинал причитать навзрыд. Зондеры быстро таких выводили, толкая и успокаивая скороговоркой. К эсэсовцу подошла женщина с мокрым от слез лицом, стала тихо о чем-то просить по-немецки. К ней прижималась девочка, лет шести, растерянная, голенькая, как и мама. Эсэсовец-офицер, выслушал. Добродушно похлопал рукой в перчатке женщину по плечу, нагнулся, взял на руки девочку. Успокоил, приободрил ее, и с ней на руках, с мамой рядом, они пошли в зал душевой. Там офицер опустил девочку на пол, шутливо, легонько шлепнул пониже спинки, сказал что-то маме, и вышел. Девочка прижалась к ногам мамы, и обе они еще долго смотрели во след.
— Пожалуйста. Все. Побыстрее, пожалуйста! — приглашали зондеры, распахнув двери в пустой и просторный зал душевой.
И шли первыми, помогая вести детей. Потом выходили зондеры, закрывались массивные двери. В опустевший зал раздевалки вводили мужчин из того же, наверное, эшелона. Все повторялось. Снова были такие, кто впадал в панику. Снова так же со скороговоркой и быстро, их выводили — не важно, в одежде, или же без. Где-то в другом месте, кто-то должен был успокоить их всех. Никого силой в мойку не гнали.
Одежда сложена. Все. Толпа голых мужчин удивленно входила в зал, где уже были голые женщины.
ЗЕМЛЯ ПАХЛА ОСЕННИМ ХОЛОДОМ
И НЕ МОГЛА РАЗВЕРЗНУТЬСЯ
Быстрая строчка шагов простучала, захлопнулась дверь. Der Дlteren бежал в укрытие! Во время налета, хозяева и прихлебатели, как разные птицы, похоже, могут сойтись на одном насесте. Только для
