узников в лагере нет укрытий. Только стены, проклятые и ненадежные их спасают.
Не зря потихоньку сбежал Der Дlteren: в высоте рокотали моторы. Дlteren услышал их вовремя — тоже не спал, думал, как Мирка, о небе. Только теперь Мирка думал о нем с благодарностью. «Только б не мимо! — взмолился он, — Только бы!...».
Башмаки деревянные, Мирка спрятал подмышкой.
— Ваня! — позвал он, — Вань!
В лагерь падали первые бомбы.
— Со мной, Ваня. Давай со мной! — звал Мирка.
Две планки сухих и легких, от душевой решетки, подняли, как столбики, тяжелую нить колючки. Небо слышало Мирку: падали в лагерь бомбы.
— Мирка, убьет нас! — усомнился Ваня. — Она же под током…
Нижний шлейф — показал он, — шел по самой земле. И Мирка прижал его, поднимая планками верхний — под которым нужно было теперь проползти, не попав под удар тока.
— Нет, — сказал Мирка, и первым лег, прямо на эту, нижнюю проволоку. Он догадался, что нижний шлейф не под током — замкнуло давно бы на землю. Она лишь затем, чтоб горячий ум удержать от соблазна подкопа. Под тонкий, едва различимый треск электричества, Мирка выполз наружу.
Чудо приходит однажды — ну разве мог усомниться Ваня?!
— Только жмись в землю, Вань! — просил его Мирка.
Через минуту и Ваня прошел тот же путь. Мирка вернулся, и осторожно вытянул планки. И взял их с собой. Разумно, четко и верно, он теперь делал все. Удивленный, без лишних слов, подчинялся Ваня. Повзрослел в одну ночь, лет на тридцать, Мирка…
Их могло накрыть бомбой. А это были не те уже бомбы: какая же справедливость, если накроет теперь? «Никогда, — клялся рвущимся бомбам Мирка, — никогда я не буду там!». Триста шагов позади, триста шагов за чертой! Воля и неизвестность — все в одну ночь! Новой мыслью вселялась тревога в сознание Мирки — он понял, что сделал все, а что дальше? Позади Освенцим, а впереди — ничего…
— Куда мы теперь?... — неуверенно спросил Ваня.
«На тебя бы надеяться, ты ж партизан!... — размышлял лихорадочно Мирка. Притихший, не получив ответа, полз Ваня следом. Они просто шли прочь, как бегут от себя.
«Глупо так — в неизвестность!» — остановился Мирка. Присел и вгляделся назад. В Освенциме полыхал пожар. «Каждый должен пройти свой огонь! — подытожил, по-взрослому, Мирка. И решил, — Я пройду! Не боишься смерти — в любви повезет!», — выдумал он в настроении человека, который воспрянул духом.
— Уходим! Уходим, Вань! — позвал он, готовый подняться и перейти в скорый шаг.
И тут услышал:
— Тихо, лежать!
— Лежать! — к властному голосу присовокупили русский мат. Неподдельный: немец не сможет так!
Мирка лицом вжался в землю. Она пахла осенним холодом и не могла разверзнуться, спрятать в себе... Он только что о победе думал, потому, что уже не боялся смерти. Только что он так думал, только лишь…
Послышался легкий шум пластуна.
— Эй! — поймал Мирка шлепок в затылок, — Шпрехен зи дойч? Или русский?
— Русский! — глухо ответил Мирка.
— Во как!
Ваня, видно, хотел дерзнуть, поднять голову, или вскочить — Мирка услышал хлесткий удар по его затылку. И тот, может быть, «отъехал»…
— А ну-ка, — легла на плечо рука.
Мирка поднял лицо. И сразу узнал — это был «Мираж»!
Мирка лежал на спине, и ему не хватало воздуха!
— Я, — сказал он, — знаю Вас!
— Сядь! — не удивился «Мираж», и внимательно посмотрел в лицо Мирки. — Нет, — сказал он, — не шути, я тебя никогда не видел!
Ваня, похоже, «отъехал» — был неподвижен…
— Не зачем ему меня видеть, — сказал «Мираж», — и тебя достаточно!
«Кажется, так не сказал бы тот, — подумал, с короткой надеждой, Мирка, — кто готов нас прибить?!.».
— Отойдем, — сказал повелитель. И в сторонке, подальше от лишнего уха, потребовал, — Ну, расскажи-ка!
Мирка в полголоса рассказал, где и как его видел.
— Вы же ушли через проволоку. Я это видел точно, — сказал он.
«Мираж» отвечал не сразу:
— Зуб мудрости? Что ж, может быть. Раненько ты мудреть начинаешь! Это болезненно, знаю. Но, бред — это и есть бред!
И, помедлив, спросил:
— Сколько людей в твоем блоке?
— Сейчас пятьдесят...
— А в его? — кивнул он в сторону Вани.
— Мы в одном...
— А ты готов видеть их завтра, мертвыми?
— Нет.
— А их расстреляют, за ваш побег. Не думал об этом?
Молчал, не в силах признаться Мирка: он должен был думать об этом…
— Но и не только их. Понимаешь? Вас — тоже! Вы не уйдете! Отсюда нельзя уйти.
Он закурил. Удивило Мирку: он курил сигарету, у него были спички.
— Ночью еще поживете… Ты видел, сколько собак у немцев?
— Да…
— Так куда вы? К линии фронта? К союзникам? К немцам?
Мирка ответил бы: ясно куда!... да язык, от невозможности возразить, не гнулся.
— И четыре десятка меньших, но этих же, лагерей в округе. Четыре десятка! Ну, так куда же? — коротким жестом «Мираж» сделал круг в темноте, — Днем вас найдут с собаками.
Он говорил правду, Мирка чувствовал, как эта правда убивает их с Ваней!...
— А ты кто — подумав, спросил «Мираж», — Кем был до войны?
— Школьником.
— Школьником? — удивился тот простоте ответа.
— Да.
— А сказать, кто я?
— Скажите.
— НКВДист.
— Милиционер? — уточнил Мирка.
— Ну, не совсем…
«Если мы здесь случайно, с Ваней, — подумал Мирка, — то этот, НКВДист — не случайно!». Мысль убеждала, что это, конечно же, так; и скользила неверно, краями, дальше, и начинала катиться в черную брешь — в пустоту, на месте двух человек: Вани и Мирки...
— Вам лучше не знать обо мне. Опасно. Лучше забудь! — помня, о чем рассказал ему Мирка, НКВДист видно, сам понимал: не забудет. И вдруг спросил:
— Школьник, ты Аэлиту читал?
— Читал, — удивился Мирка.
— Ладно. В общем, шанс быть завтра живыми — там! Не больше, чем у других, но там есть. Здесь — нет! Возвращайтесь!
