прилагая к тому усилий. Не думай больше обо мне, и пусть отныне тебя заботит лишь твое сокровище на небесах, о Натан!
Услышав эти слова, он повернулся и пошел прочь. Цвет заката стал фиолетовым, и несмотря на присутствие Мирины, мной овладело чувство безысходности. Я не мог даже взглянуть в сторону храма, и по мере того как темнота опускалась на город, мной овладевало все то же чувство нереальности, которое я испытывал перед отъездом в Тивериаду. А огромный город наполнялся толпами людей, прибывших не только из Иудеи или Галилеи, но изо всех стран, по которым рассеяны сыны Израиля.
Мое сердце сжалось от чувства бесконечного одиночества, охватившего меня в комнате для гостей в доме Карантеса. Было такое ощущение, будто городом правит неслыханная сила, вовлекшая меня в свой поток, где я исчез, словно искра на ветру. В ужасе я изо всех сил сжал руку Мирины, а девушка обняла меня за шею и усадила рядом с собой. В комнате постепенно сгущалась темнота. Теперь я не чувствовал себя одиноким, и мне больше не хотелось одиночества.
Карантес принес светильник. Увидев, что мы сидим рядом, он прошел на цыпочках и не стал затевать своей обычной болтовни, а только поинтересовался, не хотим ли мы поесть, но в ответ мы лишь покачали головами. Мне казалось, что я не способен проглотить ни единого куска пищи. Присев на корточки, Карантес принялся нас разглядывать при огоньке светильника, и в его сверкающих глазах была не насмешка, а скорее страх, смешанный с уважением.
– О Марк, что с тобой? – осторожно спросил он. – Что происходит с вами обоими? Когда я вижу вас, мне кажется, что у меня по всему телу пробегают мурашки. Впечатление такое, что при звездном небе вот-вот разразится гроза! Когда я вошел в комнату, то видел, как ваши лица светились в темноте.
Однако я был не в состоянии ответить ему, Мирина тоже не раскрывала рта. Минуту спустя сириец бесшумно вышел, понурив голову.
В эту ночь мы спали на одном ложе; часто просыпаясь, я не испытывал никакого страха и сквозь легкую пелену сна чувствовал, как она прикасалась к моему лицу, что придавало ей ощущение безопасности.
Следующий день был днем шабата для сыновей Израиля. Мы видели, как толпы людей тянулись к храму. Несмотря на то что закон шабата не мешал нам выйти и посмотреть на все происходившее, ни один из нас не испытывал желания покинуть комнату. Иногда мы обменивались словами только для того, чтобы слышать наши голоса. Мирина рассказывала мне о своем детстве, а затем мы начали называть друг друга по имени, и мое имя, произнесенное устами девушки, казалось мне прекрасным, точно так же, как и ее собственное, когда его произносил я.
Таким образом, в Иерусалиме мы слились в одно существо, чтобы вместе прожить остаток наших дней. Это было высочайшим блаженством и подарком судьбы для такого человека, как я! До сих пор мне еще трудно оценить этот дар, сделанный мне неизвестным рыбаком, когда он направил меня за Мириной в театр Тивериады.
В этот день с наших уст не слетело ни единого слова, которое могло посеять между нами раздор. После легкого ужина мы проспали в объятиях друг друга до рассвета, когда наступил праздник Троицы.
Открыв глаза, я ощутил какое-то необычное беспокойство и принялся мерить шагами комнату; руки и ноги дрожали, меня бил озноб, несмотря на то что день обещал выдаться весьма жарким. Мирина прикасалась к моему лбу и гладила меня по щекам, однако эти прикосновения не принесло мне никакого облегчения.
– Зачем нам надо было приезжать в Иерусалим? – раздраженно спросил я ее. – Что мы здесь потеряли? Этот город его, а не наш, и это не наш, а его праздник!
– Как ты нетерпелив! – с упреком воскликнула Мирина. – Ты чужестранец, а все же оказался здесь, чтобы быть свидетелем его воскресения. Неужели тебе не хватает терпения дождаться осуществления его предсказаний? Ученики готовы дожидаться, если того потребуется, двенадцать лет, а тебя утомил лишь один день!
– Не знаю, что им было обещано, но меня это не касается! – резко возразил я – Мне и так надо быть благодарным за то, что я уже получил, и этого достаточно на всю жизнь. Зачем ожидать большего, если я уже пережил события, которым могли бы позавидовать князья и даже цари!
– В этом городе он был распят, прошел через все страдания казни, умер и воскрес из мертвых, этот город меня вполне устраивает, даже если мне придется прождать здесь все двенадцать лет! – настаивала Мирина.
Все нарастающее беспокойство не давало мне возможности обдумать ее слова. В моем мозгу не переставала вертеться мысль о том, куда я должен направиться: в Антонийскую крепость, чтобы повидаться с Аденабаром, к Симону Киринейскому или же к мудрому Никодиму.
– Давай хотя бы выйдем из этой комнаты! – предложил я – Мне необходимо отправиться к своему банкиру Арисфену, чтобы проверить состояние своего счета; уверен, что застану его на месте: самые выгодные дела у него бывают по праздничным дням.
Мирина не стала противиться, и мы вышли на улицу, однако как только переулок галантерейщиков остался позади, чувство отчаяния усилилось, и мне показалось, что сердце вот-вот разорвется в моей груди; я вцепился в руку Мирины и остановился, тяжело дыша. Небо было безоблачным и лишь местами затянуто легкой дымкой; ничто не предвещало приближения грозы, а день для послежатвенного периода не был особенно жарким. Я никак не мог понять, что со мной случилось и откуда у меня взялось это чувство отчаяния, от которого у меня схватило сердце.
Пытаясь взять себя в руки и успокоить Мирину, я показал ей храм, двор для язычников и портик, где торговцы и менялы работали в полную силу, несмотря на ранний час. Взявшись за руки, мы направились к восточной стороне храма, где находились большие медные ворота в коринфском стиле, которые сыны Израиля считают одним из чудес света. Подходя к стене, мы ощутили запах клоаки: зимние дожди смыли отходы из долины Кедрона. Мы сразу же развернулись и направились к дому банкира.
Добравшись до форума, мы услышали шум, похожий на порыв ветра. Шум был настолько сильным, что многие прохожие обернулись в сторону верхней части города. На небе не было ни единой тучки! Тем не менее в толпе утверждали, что видели молнию, хотя раската грома при этом не было слышно. В шуме было нечто мистическое, и неожиданно мне вспомнилась верхняя комната в доме, где я однажды побывал. Схватив Мирину за руку, я бросился бежать по улочкам, которые вели в сторону этого дома, и вскоре заметил, что мы спешим туда не одни. Шум уже охватил весь город.
Толпа была так велика, что пробраться через ворота в старой стене было чрезвычайно трудно, возбужденные люди прокладывали себе путь локтями, на разных языках расспрашивая о причинах этого грохота: одни утверждали, что в верхнем городе развалился самый большой дом, другие – что там произошло землетрясение.
Однако этот дом стоял на своем месте, а высокие стены по-прежнему охраняли его тайну; у его раскрытых ворот собиралась все прибывающая толпа. Я видел, как оттуда вышли ученики назаретянина. Они продвигались неуверенным шагом, глаза из блестели, а лица раскраснелись, как у пьяных или находящихся в состоянии крайнего исступления. Они вошли в толпу, которая в страхе расступилась перед ними, выкрикивая различные изречения. Это вызвало такое любопытство, что те, кто был к ним поближе, зашикали на всех остальных, и какое-то время над толпой слышались лишь голоса учеников, говорили они на разных языках.
Один из них подошел к месту, где стояли мы с Мириной. Я заметил необычайное оживление на его лице, и ощутил исходившую от него силу; мне даже показалось, что у него над головой сияет огненный круг. Глядя мне в лицо, он обратился ко мне на латинском, но при этом он не видел меня – его взгляд блуждал где-то в пределах царства, а вовсе не в этом мире. На латинском он говорил отчетливо, но так быстро, что я не мог понять всех слов и смысла его речи; затем он, обращаясь к Мирине, без малейшего усилия перешел на греческий, и слова лились из его уст непреодолимым потоком, так что невозможно было их понять. Я никак не мог себе представить, откуда этот плотный крестьянин с загоревшей на солнце кожей может так хорошо знать греческий или латынь.
Он быстрым шагом двинулся вперед, отстранив нас со своего пути, как ветер сносит опавшие листья. Проходя сквозь толпу, он обращался к людям на доселе неслыханных мной языках. Другие ученики делали то же самое, и толпа колыхалась, словно от порыва ветра. Однако никто не мог понять смысл сказанного, потому что слова произносились с огромной быстротой.
– Их устами говорит Святой Дух, – сказал я Мирине.
