боли еле дышал, но инстинкт выжить на пределе, и в возникшей страшной тишине почуял какую-то перемену, в подтверждение этого я услышал хорошо поставленный приятный баритон:
— Кузьмин, вы опять на ночь глядя бардак учиняете?
— Никак нет, товарищ капитан! Весьма подозрительный тип. Нужно проверить. — Может побудешь с нами? Сейчас ужинать будем, — очень мягко произнес баритон. — Нет-нет, спасибо, я дома поужинаю. Отпустите меня, я ни в чем не виноват, — не оборачивая головы, скороговоркой выпалил я, думая, что это ко мне обращаются.
— Замолчи, урод! — перебил меня прокуренный бас.
— Отставить! — приказал баритон.
И тут наступила странная тишина. И почему-то страх мой исчез, и ощутил я нутром, прямо вдоль позвоночника, к затылку, странное приятное тепло, будто меня благодатно погладили. Вслед за этим непонятные легкие шажки, меня коснулись теплые ручки, и я, боясь вывернуть голову, только взглядом повел вниз; и навстречу глаза — большие, детские, светло-карие глаза, и них необычное вопрошание, и смотрят они не в лицо, а прямо в глаза, словно душу хотят понять.
Этот взгляд был так проникновенен, так чарующ, с такой добротой, из иного мира, что я невольно уткнулся взглядом вновь в сырой бетон.
А ручки, поглаживая меня, зашли с другой стороны, и мне показалось, чуть за карман дернули, вновь зовя и одновременно взбадривая. Вновь лишь взглядом скользнул я вниз, вновь наши глаза встретились, теперь надолго, и трепетная волна вполне осязаемо прокатилась по всему моему телу. Вначале мне стало стыдно, а потом как-то умиротворенно, даже возвышенно над этой бренностью людской, так, что я спокойно отпрянул от стены, осторожно коснулся головки мальчика и, поглаживая, ее свободно развернулся и первым делом увидел пред собой опрятного подтянутого капитана.
— Отпустите его, — впервые я услышал голос мальчика, и этот голос был низкий, с детским баском и с хрипотцой простуды.
— Ну, — очень вежливо, даже галантно склонился капитан перед мальчиком. — Понимаешь, у нас, у взрослых, не так, как в сказке. А есть какой-то порядок.
— Бабушка Учитал говорит, что у взрослых все — не порядок.
— Ну, «Учитал», — так же исковеркал баритон, — где-то, может, и права.
— Учитал всегда права, — постановляющее перебил мальчик, — она фи-зил-ас-лоном, — по слогам, картавя продолжил, и после паузы, вздохнув, — она и со звездами говолит. — Да-а, языкастая бабулька, — съехидничал кто-то в сторонке, там же ухмыльнулись. Капитан лишь насупленно в ту сторону глянул, и смешки прекратились, а он, вновь раздобрев лицом, склонился к мальчику:
— А ты завтра придешь?
— Учитал не лазлещает, здесь стлеляют.
— Ну что ты, дорогой! Кто же здесь стреляет?
— Только что стлеляли, — с такой укоризной, что на минуту все мы, взрослые, замерли, и как бы в оправдание, старший из нас по положению услащенным баритоном ответил: — Так это в воздух, для порядку.
— От стлельбы «полядку» нет — одна лазлуха, и папа с мамой плопали, — глядя прямо в глаза капитана, громким баском сказал мальчик и жестом указал на автомат.
— А оздух стлелят солсем нельзя — туда ведь улетел мой щалик. И оттуда, когда я сплю, плилетают мои папа и мама, если вы ночью не стлеляете. Но вы каждую ночь стлеляете, и мои папа и мама уже давно ко мне не плилетают… И щалик не прилетает. Вы все время стлеляете.
— Мы не стлеляем, мы от бандитов отстреливаемся.
— Бабушка Учитал говолит: кто с олужием — все бандиты.
— Вот карга вонючая, — оживились в углу.
— Прибить дуру надо, одичала средь варваров.
— Ха-ха-ха! — сумасшедшим хором.
Мальчик резко отпрянул от меня, от нас всех, прильнул к бетонной стене, съежился, маленькими испачканными ручонками прикрыл головку, и лишь глаза, эти большие блестящие глаза учащенно заморгали, но прямо, пытливо глядели на солдат, стремясь понять их.
— Кузьмин! Твою мать! — пропала изящность в голосе капитана. — Пшел вон! Все вон отсюда!
— Ну-ну, не усердствуй, все мы на посту, — пробурчал на ходу кто-то, и уже извне другим певучим голоском: — А шальные пули летают, где настигнут — неведомо.
— Эх! Яблочко, куда ты катишься, — запел пропитой хрипотцой другой, — ко мне в рот попадешь — не укатишься.
А капитан подошел к мальчику, крепко прижал к себе, склонился, и поцеловав в щечку, поглаживая, мягким шепотом:
— Ты завтра придешь со скрипкой?
— Учитал заплещает.
— Тогда я сам приду, тебя послушаю — застегивая пуговки на куртке мальчика, потом, став на колено, очень аккуратно очищал засохшую грязь со штанин, и как бы улавливая мою мысль: — Завтра пойдем на базар, ботинки зимние тебе купим.
— Бабушка Учитал и Ложа сказали, что скоро Новый год будет, им на лаботе теперь деньги дадут, и они мне все новое и ботинки блестящие купят.
— Теперь мальчик вновь выпрямился, посветлел и, заглядывая в глаза капитана, уже доверительно водил пальчиком по золотистой пуговице на бушлате, в то время как капитан, усердно возился с отклеившейся подошвой на ботинке мальчика, пытаясь крепче перевязать ее шнурком.
— А еще, а еще, — загорелись глаза мальчика. — У нас будет елка, зеленая, как в вашем телевизоле и плидет дедушка, его зовут Молоз, и он ласкажет мне сказку и подалит много-много, вот столько, — и он развел ручонки, — подалков, а там и конфеты, и шоколад, и йогулт, и яблоки, и даже бананы.
— Завтра, завтра, я тебе все это куплю, — с удивительной нежностью любовался капитан мальчиком, сидя перед ним на корточках. — Я бы тебе давно все это купил, так разве этих архаровцев одних оставишь? — тяжело вздохнул капитан, от каких-то мыслей меняясь в лице и вставая. — Тебе пора домой, стемнело.
— А вы мне еще машину купите? — оживился мальчик, снизу пытаясь заглянуть в глаза, очень быстро глубоко вздыхая.
— Такую класную, большую, — самосвал называется. Мне папа такую в «Детском миле» покупал. Там много было иглушек, и много было детей, и я с ними иглал, и в войнушку тоже. А вы не умеете иглать, и автоматы у вас воняют, они глязные, не такие, как в «Детском миле» были. А где сейчас «Детский мил»?
Я увидел, как в страдающей гримасе изменилось лицо капитана, дернулись сжатые губы, и как он увел растерянный взгляд в сторону.
— Так где же «Детский мил», где? — слегка дергая бушлат военного, повторил мальчик, и не дождавшись ответа, перевел вопрошающий взгляд на меня, прямо в глаза. — А вы дядя, знаете, где «Детский мил»?
Я оторопел, тоже отвел взгляд и потом, ища поддержки, посмотрел на военного; наши глаза встретились, и я не знаю, что он прочитал в моих, но в его глазах была крайняя тоска и усталость.
А мальчик, не дождавшись ответа, с детской непосредственностью продолжал:
— Вот видите, ничего вы не знаете. Значит, плохо учились. А бабушка Учитал все знает. И она говолит, что «Детский мил» там, где мои папа и мама, и скоро они все велнутся, и щалик велнется… Может, даже сегодня ночью, если вы опять стлелять не будете.
— Так кроме нас кругом стреляют, кругом бомбят, — виновато развел руками капитан.
— Да-а — как-то не по-детски вздохнул мальчик, опустил голову и, уже не глядя на нас:
— А когда же ваша война кончится?
— Скоро, скоро кончится, — совсем неуверенно сказал капитан, кладя руку на голову ребенка.
А мальчик вновь устремил взгляд на военного и совсем тихо:
— Вы давно обещаете… Пойду домой. Учитал, может плишла, волнуется, искать будет… Снова полугает, — он сделал пару шажков к выходу, остановился, обернулся, и очень ласково: — А вы мне и домой
