знаю вон ту девушку, на которую опирается Махатма. Я собираюсь с ней поговорить, но не спрашивай меня, как ее зовут. Однажды она появилась на базape с кружкой для пожертвований…»
Но ничего такого не призошло. Никто не задавал ему никаких вопросов, и вскоре он вмешался в кучку людей, шедших за Махатмой по проложенному волонтерами проходу в толпе. Он решил идти, пока его не остановят. Если же кто-то его остановит, он всегда может повернуться и уйти домой. Не убьют же его за это. Убьют! Еще чего! Это слово его позабавило: до того оно было неуместно в присутствии человека, который ни за что не тронет даже англичан. Можно не сомневаться, что он не позволит волонтерам прикончить своего будущего соратника. Вскоре Шрирам так уверился в себе, что уже не боялся разоблаченья, и шел вперед до того твердо и беспечно, что стоявшие вдоль их пути люди с интересом смотрели на него. Вдруг он услышал, как кто-то позвал его: «Шрирам!» Это был старый учитель, у которого он когда-то учился в школе. Даже сейчас, столько лет спустя, Шрирам не мог просто не послушаться его: это был почти рефлекс; он заколебался, соображая, не лучше ли убежать, сделав вид, что не слышит его, однако учитель, словно прочтя его мысли, снова крикнул: «Минуточку! Шрирам!» И он остановился, чтобы переброситься словечком со своим старым наставником, который стоял, перебросив через плечо цветную шаль, — со своей бородкой, отросшей на подбородке, он походил на одного из апостолов. Учитель ухватил Шрирама за плечо и спросил:
— Ты к ним присоединился?
— К кому?
— К тем, — сказал учитель, указав в сторону.
Шрирам помялся, не зная, что ответить, и пробормотал:
— Да собираюсь…
— Прекрасно, прекрасно, — воскликнул наставник. — Несмотря на твои отметки, я всегда знал, что ты далеко пойдешь. Умница! Ты не глуп, а просто ленив. Если б ты занимался, то мог бы иметь хорошие отметки, как любой другой, но ты вечно ленился. Я помню, как ты вдруг начал заикаться, когда я велел тебе назвать столицу Англии. Ха-ха-ха! — рассмеялся он.
Потеряв терпение, Шрирам попытался вырваться из его рук. Учитель сказал:
— Я горжусь тем, что вижу тебя здесь, мой мальчик. Вступай в партию Конгресс. Трудись на благо родины. Ты далеко пойдешь, благослави тебе Господь…
— Я рад, что вы так считаете, господин, — ответил Шрирам и повернулся, чтобы бежать.
Учитель приблизил к нему лицо и прошептал:
— А чем сейчас Махатмаджи там займется?
— Где? — спросил Шрирам, который не знал, куда направляется Ганди, хотя и шел за ним следом.
— В своей хижине, — ответил учитель.
— Должно быть, отдохнет немного, — сказал Шрирам, порываясь бежать.
Если он очень отстанет от Ганди и его свиты, его могут потом вообще не принять. Какой-то мальчишка сунулся к нему:
— Ты можешь достать мне автограф Махатмы?
— Нет, конечно, — отрезал Шрирам, стараясь незаметно выскользнуть из рук наставника.
Тот шепнул ему в ухо:
— Что бы ни случилось, будь верен своей стране.
— Обещаю, господин, — ответил Шрирам, легонько оттолкнув старого учителя и устремляясь за уходящими, которые быстро удалялись от него.
Они приближались к калитке, сплетенной из бамбука и колючих ветвей. Он видел, как девушка прошла вперед, чтобы открыть калитку. Шрирам рванулся за ней, провожаемый внимательными взглядами толпы. Теперь он держался уверенно: он чувствовал, что принадлежит Конгрессу. Учитель подал ему новую мысль, и он уже чуть ли не ощущал себя ветераном этой партии. Вскоре он догнал ушедших вперед и, набравшись храбрости, пошел с девушкой рядом. Сердце его переполняла гордость. Он взглянул на нее. Казалось, она его не замечает. Он весь вспотел от волнения, дыхание у него перехватило, в глазах помутилось, он уже не разбирал ни цвета ее ища, ни черт, ни фигуры. Впрочем, он с удовлетворением отметил, что она не очень высока; сам он был среднего роста. Ганди ей что-то говорил, а она кивала и улыбалась. Он не разбирал слов, но тоже заулыбался из уважения и приязни. Ему хотелось во всем походить на них, и он в сотый раз клял себя за то, что вырядился в рубашку фабричной выделки.
Махатма скрылся в своей хижине. Это была самая худшая часть города — здесь жили городские уборщики улиц. Их жилища даже хижинами было трудно назвать: то были жалкие лачуги, кое-как слепленные из кокосовых циновок, тряпок и жести, которые жались друг к другу по берегу реки. Тощие куры бродили с кудахтаньем вокруг; дети копошились в уличной пыли; муниципальные службы сюда не заглядывали, да их здесь и не ждали, хотя люди, ютившиеся в этих шалашах, нанимались муниципалитетом для уборки города. Каждому из них платили десять рупий в месяц, а так как они трудились семьями из четырех или пяти человек, то зарабатывали неплохие деньги по меркам Мальгуди. Впрочем, они почти и не появлялись в своих лачугах, так как все время проводили возле здания муниципалитета или в открытой властями распивочной, где продавался пальмовый сок и где они оставляли все свои заработки. Эти мужчины тратили на еду и одежду менее десятой части своего заработка, а в свободное время занимались попрошайничеством, чтобы выжить. По вечерам на полутемных улицах Мальгуди слышались их голоса, громко требующие милостыню. Непослушные дети смолкали при их приближении. Пожитков у них практически не было; если в городе умирал теленок или коровы, их звали, чтобы они забрали тушу, и колония на берегу реки веселела, так как из мяса умершего животного они устраивали пир, а шкуру продавали. Сторонники реформ смотрели на все это с ужасом и гневом, но ничего не предпринимали: уборщики мусора принадлежали к касте неприкасаемых, жили за Налапповой рощей вне черты города, куда никто не ходил, и пользовались только той частью реки, что была ниже по течению. Такова была жизнь людей, среди которых поселился Ганди на время своего пребывания в Мальгуди. Его решение словно громом поразило председателя городского совета мистера Натеша, который неделю за неделей готовил к приему Ганди свой роскошный дом «Нил Багх» в аристократическом районе Лоули-Экстеншн. Ему казалось несомненным, что Махатма должен остановиться только у него. «Одно только здание стоило мне двести тысяч, а на сад и лужайки я уже истратил двадцать пять. Как по-вашему, зачем я это сделал? Я человек простой, сэр, мне ничего не надо. Роскошь мне ни к чему. Я могу жить и в хижине. Я выстроил все это только для того, чтобы хоть раз в жизни принять такого великого человека, как Махатмаджи. Только в этом доме он сможет удобно расположиться, когда приедет в наш город. Не хочу, чтоб вы подумали, будто я хвастаюсь, но все же скажу, что это самый просторный и хорошо обставленный дом в Мальгуди, а мы, жители этого города, обязаны предоставить ему лучшее, что у нас есть. Разве мы можем поместить его в меньший дом?»
Комитет по приему Ганди встретил эту речь аплодисментами. Глава окружной администрации и главный инспектор полиции округа, следующий за ним по чину, присутствовали на собрании комитета неофициально. Какой-то несогласный сказал:
— Почему бы не поселить нашего гостя в Круглом доме?
Круглым домом на окраине города называли старое здание Ост-индской компании, которое занимало участок в акр земли на Магистральной улице. Говорили, что в нем остановился Роберт Клайв, когда направлялся в Тричинополи, чтобы снять с него осаду. Жители Мальгуди очень гордились этим зданием и никогда не упускали возможности похвастаться им перед приезжими; в нем всегда поселяли почетных гостей, заглянувших в их края. Остановиться в нем считалось вопросом престижа даже для губернаторов. Здесь в их распоряжении были всяческие удобства, и ванные сверкали всевозможными приспособлениями. Здание было также известно под названием Стеклянного дома: там была комната с окнами во всю стену, откуда почетные гости могли наблюдать зверей, подходивших, по слухам, но ночам к дому. Несогласный сказал:
— Почему в Круглом доме останавливаются лишь представители правящей расы? Разве наш Махатмаджи его недостоин?
Глава администрации, неизменно стоящий на страже британского престижа, счел нужным мягко заметить в порядке ведения собрания:
— Вряд ли следует отвлекаться от обсуждаемого сейчас вопроса; если мы сочли Круглый дом в
