(позднее Содем, Сотем, «Слух»). Первые два также символизировали мудрость. Хеку («Колдовство») персонифицировали подобным же образом [137], как Нехес («Бодрствование (?), Пробуждение (?)»); они оба часто сопровождали бога-солнце в его ладье (рис. 11). Вдобавок к этим мужским абстракциям мы иногда [138] находим женские воплощения «Радости» (Aut-(y?)eb) и «Счастья» (Hetpet). О странном развитии Маат («Справедливости») см. ниже. Страны и города имели женские персонификации, как, например, Нехбет. Естественно, однако, что эти абстрактные божества играли незначительную роль в египетской мифологии, и их роль была просто ничтожной по сравнению с подобными им божествами, которые входили в определенные религиозные системы.
Глава 4
Некоторые космические и космогонические мифы
I. Создание мира и людей
Наиболее полный текст о создании мира – гимн, который сохранился только на копии папируса, написанного в царствование Александра II [139] (310 г. до н. э.), но который, похоже, восходит к значительно более ранним оригиналам.
Подобно большинству древних восточных текстов, касающихся проблемы космогонии, это попытка использовать различные традиции самого противоречивого характера. Мы видим, например, что текст начинается с утверждения, что первозданный хаос был занят странными чудовищами, или «гадами», среди которых возник бог-солнце. В то время как еще одна теория, очевидно намного более современная, рассматривала солнечное божество как самое первое существо и как создателя всего сущего, так что бог-солнце создал прежде всего этих первозданных чудовищ [154]. С образованием солнцем первой пары космических богов поэт свободно связывает совершенно иную теорию, что создание обычной жизни или существующего порядка мира началось с потери глаза божеством. Он также упоминает различные интерпретации этого мифа, о которых мы поговорим ниже: а) утраченный глаз высшего бога блуждает повсюду как солнце; b) он возвращен на свое прежнее место, как дневное солнце Шу и Тефнут, очевидно в качестве солярных и небесных божеств, которые удерживают солнце на его месте; с) ссора между блуждающим глазом и другим, которым божества его заменили, и борьба с их отцом, великим космическим божеством, предоставляет необозримое пространство для различных интерпретаций этой легенды. Поэт не пытается согласовать эти интерпретации; для него самое важное – создание человечества. Самая древняя теория, что человек создан из божественной субстанции, проистекающей из глаза, который был утрачен или поврежден в каком-то приключении создателя, дальше выстраивается неясно. И гимн придерживается, скорее, версии, которая приписывает создание человека более мирной эманации из слез божественного глаза: каламбур, основанный на схожести между remy, «плакать» и romet, rome(t), «человек», возникавший очень часто в египетской литературе после 2000 г. до н. э. Гимн принимает реалистическую интерпретацию создания человечества и всего сущего лучами солнца [155]. В заключительных строках, однако, текст выдвигает еще одну теорию: люди являются потомками более поздних божественных поколений. Они, так сказать, девальвированные боги, в особенности связанные с Осирисом, источником смерти и предком смертных людей. Это стремление сжато выразить различные космогонические теории и традиции в немногих словах просматривается также в других мифах, но мы не рассматриваем их здесь. Наше торопливое исследование текста успешно показывает, насколько невероятно было для поэта-жреца построить рациональную теорию творения на таком противоречивом материале.
Эта постоянная противоречивость египетских мифов проиллюстрирована также примечательной серией космогонических рисунков [156], которые сначала показывают «бога-солнце вырастающего (в?) членах» [157], в странном изображении, которое показывает его эмбриональное состояние. Рядом с ним, как маленькие дети, сидят боги воздуха Шу и Тефнут. Это символизирует их первозданную природу и приоритет перед богом- солнцем. Следующий бог-солнце снова появляется в зародышевом состоянии, плывя в украшенном сундуке, который, как сказано в объяснении, представляет Нут, божественный поток, хотя нам следовало бы ожидать первозданный хаос или океан, как место заново рожденного солнца. Сундук связывает это представление с мифом об Осирисе-Горе. Затем приходит корова «Мехет, развитие членов Хепри», с двойной эмблемой Хатхор и с символом неба, несущая солнце на своей голове и на теле [158] . Перед ней стоит Ху, бог мудрости и божественного слова, держащий яйцо, символ, который можно объяснить как отсылку к богу-земле Гебу, чье имя иногда пишут со знаком яйца, или на солнечное яйцо (?), или вообще на акт творения. В любом случае, рисунок представляет совершенно уникальный космогонический символизм, который, как может показаться, противоречит всем другим рисункам. Однако это выглядит не более странно, чем «бог-солнце (в?) членах» на заднем плане, как небесное лицо и полураспустившийся цветок, растущий из основания, которое художник создал на полпути между указанием на озерко воды и солнечный диск. Ценность этих мистических картинок, претендующих на то, чтобы соответствовать самым ранним традициям, в том, что они вновь иллюстрируют объединение столь многочисленных теорий о происхождении солнца и мира. Расхождения различных точек зрения лишь возвышали тайну в глазах египтян.
В Книге мертвых мы находим космогонический фрагмент, который включает отсылки к отдельным мифам.
